Василий Головачев - Особый контроль

Ознакомительный фрагмент

– Это к тебе.

Рослый длиннолицый мужчина в куртке «ночь» и черных брюках блеснул цепкими глазами, бросил коротко:

– Простите, – и протянул сильную руку. – Май Ребров.

Филипп только теперь узнал его – это был тренер сборной Земли по волейболу. И рядом – Аларика! Неужели он – ее муж?! Или мужем является второй ее спутник?

Ошеломление прошло не сразу, и Филипп еще раз пережил мгновенное чувство утраты и зависти к незнакомым людям, знавшим Аларику, вероятно, ближе, и ему снова показалось, что не было между ними пяти лет времени и пространства, а был только странный сон, и стоит лишь тряхнуть головой – и Аларика засмеется и протянет руки…

Он уловил насмешливые искры в ее глазах, очнулся и назвал себя.

– Аларика, – подала руку девушка, тонко уловив его колебания. Молодой спутник Реброва, на голову ниже его, только слегка наклонил светловолосую голову:

– Леон.

Ребров взял Филиппа под локоть и отвел в сторону.

– Много говорить не буду, вы, наверное, уже догадываетесь, по какому поводу я пришел. Я знаю вас уже два года… да-да, не удивляйтесь, два года. Солинд мой друг, и потому я знаю все об игроках сборной Русских равнин. Начинали вы…

– В «Буревестнике».

– Да, в «Буревестнике», потом вторая молодежная сборная континента, потом первая… Вы спортсмен настроения. Это плохо, это большой недостаток для спортсмена экстра-класса, каковым вы, несомненно, являетесь. И несмотря на этот недостаток, я приглашаю вас в сборную Земли. Во-первых, потому что, когда пик формы совпадает у вас с пиком настроения, вы способны на великолепную отдачу. Во-вторых, верю – вдвоем мы сможем устранить ваш недостаток. Конечно, мое мнение еще не есть решение Земного спорткомитета, но и оно достаточно веско. У вас будет неделя отдыха, во вторник следующей недели прошу на тренировку.

– Но Валентин… – начал Филипп.

Ребров усмехнулся.

– Солинда беру на себя. Он вырастил не одного выдающегося спортсмена, и это во всех отношениях были люди с большой буквы. Я верю в вас, иначе не было бы этого разговора. От вас зависит превратить мою веру в уверенность. Ну, до связи.

Ребров дружески стиснул плечо Филиппа, подмигнул и широким шагом вынес свое крепкое тело из теснины коридора. Филипп, опустив голову, постоял с минуту в задумчивости и не заметил, что Аларика оглянулась на повороте и окинула его не менее задумчивым взглядом.

Сзади послышались голоса, шаги – возвращались игроки, и он поспешил к своим.

– Я рад, что «прошел» Реброва, – сказал Гладышев, искоса посматривая на задумчивое лицо Филиппа.

Они стояли на верхней смотровой площадке спортивного комплекса, шпиль которого возносился на шестьсот метров над уровнем зеленого океана – над панорамой Москвы двадцать третьего века. Зеленые волны рощ, парков и заповедников не могли скрыть белых шатров, плоскостей и полированного пластика зданий, но с высоты бросалась в глаза сочная рассыпчатая зелень лесного массива. И лишь потом в этой зелени начинали сверкать жемчужины зданий.

«С решением проблемы транспорта исчезла и проблема городов», – вспомнил Филипп чью-то фразу, не слушая товарища. Посмотрел на недалекий тонкий силуэт Останкинской башни – Музея телевидения двадцать первого века – и повернулся к Ивару.

– Мне почему-то жаль Солинда. Конечно, мы не уходим от него навсегда, но все же словно теряется что-то в душе…

– Ребров очень похож на Валентина.

– Разве? По-моему, они совсем разные. Солинд сухой, жесткий и шершавый, как ветер пустыни, а Ребров холоден и тверд, как северный камень.

– О, заговорил, как поэт. Они разнятся только внешне. У обоих одна общая черта, которая сближает их больше, чем сблизили бы родственные узы. Это их твердая уверенность в том, что доминанта человека – доброта. Именно поэтому они так требовательны к себе и другим.

У Гладышева пискнул зуммер личного видео. Он повернул руку браслетом вверх, из прозрачно-фиолетового глаза на черном квадратике приемника изображений возник тонкий лучик света, развернулся в плоскость и приобрел цвет и глубину. На друзей смотрело лицо жены Ивара.

– Я уже давно освободилась, Ив, – сказала она сердито. – Игру твою не видела, можешь хвастаться как тебе вздумается, но дома!

Гладышев виновато покосился на товарища.

– Я с Филиппом, Кира, буду через полчаса… ты к нам, Филипп?

– Нет, – покачал головой Филипп. – Я к себе, надо кое-что обдумать до завтра.

– Надумаешь – будем рады, – сказала Кира, шутливо погрозила мужу пальцем. Изображение растаяло.

– Я пошел? – сказал Гладышев. – Счастливо. Прилетай, если захочешь, мы ждем гостей, а ты был у нас всего два раза, это мало.

Он улыбнулся своей обычной доброй улыбкой и стал спускаться к лифту. Филипп остался стоять, рассеянно вертя в руках браслет своего видео. Потом вдруг сорвался с места:

– Ивар, подожди.

Они снова сошлись.

– Забыл спросить… Ты знаком с… ну, в общем, с Аларикой?

– Я знаком с двумя Алариками.

– С той, что была с Ребровым.

– А-а-а. – Гладышев лукаво прищурился. – Аларика Консолата. Это жена брата Реброва. Кстати, я удивлен ее присутствием на матче, насколько я знаю, она терпеть не может волейбола.

«Я тоже знаю», – подумал Филипп, но промолчал.

– Ее телекса я не знаю, – продолжал Гладышев, – но его знает, должно быть, Ребров. Дать тебе его телекс?

– Какой ты догадливый, – пробормотал Филипп. – А почему у нее фамилия другая, не Реброва?

– Сергей Ребров погиб два года назад при ликвидации аварии на подводной ферме. Консолата – девичья фамилия, она ее не меняла.

Филипп непонимающе уставился на Гладышева.

– Погиб?! Ребров погиб? Муж Аларики… Значит, сейчас она одна?

– Ну, этого я не знаю. Что, задело? Позвони ей. – Ивар засмеялся и помахал рукой. – Могу при случае познакомить. Ладно, до связи. Да, телекс Реброва: три единицы сорок семь тринадцать эс-бэ. Он живет где-то на Курилах, точного адреса, увы, не скажу.

Филипп постоял с минуту, щурясь на солнце, вздохнул глубоко, записал телекс на видео и тоже поспешил к лифту.

Поздним вечером он выключил в комнате освещение, походил из угла в угол в полной темноте, потом убрал стену и стал смотреть на бархатное одеяло неба, вспоминая однажды прочитанные строки:

В ночи небесную стрехуТермиты тьмы проели.И видно звездную труху,Что сыплется сквозь щели[5].

Вспомнился вдруг разговор с тренером, тогда он был еще во второй сборной Русских равнин.

«Ты прекрасный конструктор, я слышал это от Травицкого, – сказал Солинд. – Но ты еще более способный волейболист. Я далек от того, чтобы считать волейбол венцом спорта, как и Кирилл Травицкий от того, чтобы считать работу конструктора ТФ-аппаратуры вершиной творческой работы, но когда-нибудь тебе придется выбирать…»

– Выбирать, – вслух повторил Филипп.

Он не хотел выбирать. Хотел быть и конструктором, и игроком, спортсменом высшего класса, и не видел причин бросать то или другое занятие. Да, современный волейбол требовал таких нагрузок и отбирал столько времени, что многие из игроков могли заниматься только спортом, и ничем иным; творческим, ищущим, но спортом. А Филиппа брала тоска, если он три дня кряду не надевал на голову эмкан и не «бросался» очертя голову в глубину очередной проблемы, испытывая при этом необъяснимое удовлетворение, снимающее любую физическую усталость и боль.

Выбирать… нет, это время еще не пришло, и дай Бог, чтобы оно не пришло совсем. С другой стороны, Филипп понимал, что будь Травицкий или Солинд понастойчивей, то выбор мог бы уже состояться, причем не в пользу предлагающего.

Филипп некоторое время любовался небом, вспоминал «самостоятельный» визит «зеркала» (чья же это все-таки шутка? Кажется, в глубоком детстве он уже встречал такую шутку, но тогда она не казалась таинственной – зеркало и есть зеркало, что в нем необычного для ребенка?), потом сел перед панелью домашнего координатора. Над фиолетовым глазом виома встала световая нить, развернулась в плоскость и приобрела глубину. Напротив возникла другая комната, почти такая же, как и у Филиппа: одна стена в ячеях кристаллобиблиотеки, у второй – стол, два кресла, из третьей выросла кровать, четвертая – сплошное окно в начинающееся утро.

Прямо перед Филиппом сидел Май Ребров и выжидательно смотрел на него, ничем не выражая своего удивления или нетерпения. Филипп почувствовал, что краснеет.

– Доброе утро.

– Добрый вечер.

– Извините, что беспокою… я, собственно…

– Хотите поделиться мыслями о прошедшем первенстве?

– Да… н-нет! Дайте мне, пожалуйста, телекс Аларики, – бухнул Филипп напрямик.

Ребров продиктовал номер и снова посмотрел на молодого человека, все такой же ровный и спокойный, с плавными и точными движениями игрока в волейбол.

– Все?

Филипп кивнул, и тотчас же виом стал белым как молоко, Ребров выключил канал связи со своей стороны.