Берсеркер: Маска Марса. Брат берсеркер. Планета смерти - Фред Сейберхэген

создание костюмов, музыки и улыбающихся масок, чтобы скрыться от ужасов мира… но не обретавших смеха.

И спасения.

Маска красного смещения

Когда Фелипе Ногара не был ничем занят и оказывался в одиночестве, он всем сердцем отдавался созерцанию того, что привело его сюда, за край Галактики. Покинув роскошные апартаменты, он вошел в личный смотровой купол. Там, в окружении невидимого стекла, он словно стоял на корпусе своего флагманского корабля «Нирвана».

Под кораблем, «ниже» снабженной искусственной гравитацией «Нирваны», находился светлый наклонный диск Галактики, в одной из ветвей которого помещались все звездные системы, исследованные человечеством до сей поры. Но куда бы ни глядел Ногара, везде виднелись яркие пятнышки и точки – другие галактики, мчавшиеся к оптическому горизонту Вселенной со скоростью несколько десятков тысяч миль в секунду.

Однако Ногара прибыл сюда отнюдь не для того, чтобы любоваться галактиками; он хотел поглядеть на нечто новое, на феномен, еще ни разу не виденный человеком с такого близкого расстояния.

Феномен был виден благодаря очевидной деформации света находившихся позади него галактик, а также облакам и потокам пыли, низвергавшимся в него. Звезда, ставшая центром феномена, оставалась недоступной для человеческого зрения из-за своей гравитации. Ее масса, в миллиард раз больше, чем у Солнца, так искривила пространство-время вокруг себя, что ни один фотон света не мог вырваться из нее на волнах видимой части спектра.

Пыльные обломки глубокого космоса кувыркались и бурлили, падая в объятия гипермассы. Низвергавшаяся пыль накапливала статические заряды, пока молнии не обращали ее в сияющие грозовые тучи; вспышки колоссальных молний смещались в сторону красного конца спектра, исчезая из вида у дна гравитационного колодца. Наверное, даже нейтрино были не в силах покинуть эту звезду. И ни один корабль не осмеливался подойти к ней так близко, как «Нирвана».

Ногара прибыл сюда, чтобы выяснить, не грозит ли недавно открытый феномен населенным планетам; обычные светила, оказавшись на пути гипермассы, были бы затянуты в воронку, будто щепки. Но, судя по всему, до эвакуации планет оставалось еще около тысячелетия; до того гипермасса могла пресытиться пылью, и тогда ее ядро взорвалось бы, после чего изрядная часть его вещества вернулась бы во Вселенную в доступном глазу и менее опасном обличье.

Так или иначе, через тысячу лет эту проблему пришлось бы решать другим. Но пока это выглядело личной проблемой Ногары – ибо говорили, что он правит Галактикой, если такое можно было сказать хоть о ком-нибудь.

Послышался сигнал интеркома, призвавший его обратно в роскошные апартаменты, и Ногара быстро прошел к столу, радуясь поводу вырваться из-под чар галактик.

– Что? – спросил он, коснувшись пластины пальцем.

– Государь, прибыл курьер. Из системы Фламланда. На нем доставили…

– Говорите прямо. Доставили тело моего брата?

– Да, государь. Катер с гробом уже приближается к «Нирване».

– Я встречусь с капитаном курьера один на один в Большом зале. Не хочу никаких церемоний. Пусть роботы в воздушном шлюзе проверят эскорт и наружную поверхность гроба на предмет инфекций.

– Слушаю, государь.

Ногара упомянул о болезни лишь для отвода глаз. Иоганна уложила в гроб не фламландская чума, хотя официальная версия гласила именно так. Доктора якобы прибегли к гибернации героя Каменной Россыпи, чтобы предотвратить его неизбежную смерть.

Официальная ложь потребовалась потому, что даже верховный повелитель Ногара не мог вот так запросто убрать с дороги единственного человека, чье вмешательство переломило ход событий в Каменной Россыпи. После этой битвы сложилось впечатление, что жизнь в Галактике уцелеет, хотя бои с берсеркерами все еще не утратили прежнего накала.

Большой зал предназначался для пиров и развлечений: Ногара ежедневно приглашал к себе сорок-пятьдесят человек, находившихся вместе с ним на борту «Нирваны» в качестве советников, членов экипажа или лиц, забавлявших его. Но теперь, войдя в зал, он не увидел никого, кроме единственного человека, стоявшего на часах у гроба.

Тело Иоганна Карлсена и остатки его жизни покоились под запечатанной стеклянной крышкой тяжелого саркофага с собственной системой охлаждения и оживления, управляемой волоконно-оптическим ключом, сделать дубликат которого было невозможно даже теоретически. Этот ключ Ногара потребовал знаком у капитана курьера.

Ключ висел у капитана на шее – понадобилось время, чтобы стянуть золотую цепочку через голову и вручить ее Ногаре. Еще какое-то время понадобилось, чтобы вспомнить о поклоне; он был звездоплавателем, а не придворным. Ногара не обратил внимания на нехватку куртуазности; его губернаторы и адмиралы настаивали на строгом соблюдении всех церемоний, ему же не было ни малейшего дела до жестов и поз подчиненных – только бы они с умом выполняли его повеления.

Лишь теперь, держа ключ в руке, Ногара поглядел на замороженного сводного брата. Участвовавшие в заговоре врачи сбрили бородку и волосы Иоганна. Его губы стали бледными, как мрамор, а невидящие открытые глаза обратились в лед. И все-таки лицо над складками промороженного савана, несомненно, принадлежало Иоганну. Холод был не властен над ним.

– Оставьте меня на время, – бросил Ногара. Потом повернулся к оконечности Большого зала и стал ждать, глядя сквозь широкие иллюминаторы туда, где гипермасса размывала пространство, будто скверная линза.

Услышав, как за капитаном курьера закрывается дверь, Ногара обернулся – и обнаружил, что перед ним выросла невысокая фигура: Оливер Микаль, которого он выбрал преемником Иоганна на посту губернатора Фламланда. Должно быть, Микаль вошел, когда звездоплаватель выходил, и Ногара подумал, что это событие можно счесть в каком-то смысле символическим. Уверенно положив ладони на гроб, Микаль приподнял седеющую бровь, напустив на себя привычный вид: утомление вместе с удивлением. Его одутловатое лицо искривилось в сверхлюбезной улыбке.

– Как там Браунинг? – вслух гадал Микаль, глядя на Карлсена сверху вниз. – Трудом монаршим занят он весь день…[2] и вот награда за добродетель.

– Оставь меня, – отрезал Ногара. Микаль участвовал в заговоре, в который не был посвящен почти никто, кроме фламландских врачей.

– Я думал, мне надлежит явиться, дабы разделить ваше горе.

Поглядев на Ногару, он воздержался от дальнейших споров, поклонился – легкая насмешка, которую Микаль позволял себе, когда они были вдвоем, – и стремительно зашагал к двери. Она снова закрылась.

«Ну вот, Иоганн. Если бы ты злоумышлял против меня, я бы просто велел тебя убить. Но ты никогда не был заговорщиком, просто служил чересчур усердно, так что и мои враги, и мои друзья слишком полюбили тебя. И вот ты здесь, моя замороженная совесть, последняя совесть, какая была у меня. Рано или поздно ты сделался бы честолюбивым, мне оставалось лишь поступить с тобой вот так – или убить тебя.

Теперь я