Опричник. Том 2 - Антон Витальевич Демченко

предусматривался, но это, кажется, был тот самый случай, когда в столкновении с реальностью любые планы проигрывают всухую. А всему виной атмосфера лабораторий. Помнится, Брюхов, чтоб ему икалось, упоминал как-то об эффекте, который оказал на его команду карателей пропитанный болью и страданиями Эфир антарктической базы Новая Валгалла. Но у нас здесь, очевидно, концентрация этой гадости оказалась поменьше, иначе объяснить то состояние, в которое впали гвардейцы кар… государя, оказавшиеся в подвалах замка, я не могу. Страха там не было и в помине, зато ярости и злости хоть отбавляй. Так что, пришлось отправлять захваченных вивисекторов в тот же госпиталь, что и их жертв часом ранее. Ну, тех, что не пытались сопротивляться захвату. А их, решивших изобразить героическое сопротивление, оставалось только в совочек собрать, да развеять пепел над близлежащими озёрами.

В общем, когда мы уходили из Лагува, нагруженные трофеями и пленниками, за спиной гвардейцев поднималось зарево на полнеба, а поднявшийся над озёрами и руинами древнего замка эфирный ветер мало уступал по мощности тому, что сейчас бушевал над Апецкой. Ну, на то они и гвардейцы Первого Преображенского полка, чтоб впереди всё рыдало, а позади полыхало. Кстати, сильно подозреваю, что именно из-за этой весьма заслуженной, хоть и мрачной славы одного из трёх старейших гвардейских полков, бывшему боярскому городку в Москве была определена территория рядышком со слободой, где вплоть до середины двадцатого столетия квартировали Первый и Второй Преображенские полки. Знали государи русские, где жаловать земли под городские усадьбы буйным московским боярам. Правда, с тех пор много воды утекло. Ныне у этих полков совсем другие ППД[1], но и московский боярский городок ныне пуст. И будет пустовать, пока владельцы не отстроят заново разрушенные ударом мятежников особняки и имения. А это когда ещё будет…

Возвращение прошло… просто прошло. Сначала закинули гвардейцев на их базу, потом отправили на Апецку мою дружину, и лишь потом умотавшиеся вусмерть эфирники сами переправились в Москву, заодно прихватив с собой и меня.

Знакомое здание училища в Трёхпрудном переулке, куда открыли переход подчинённые Перглера, встретило нас гулкой пустотой бального зала и одинокой фигурой в рясе, маячившей в круге тусклого света единственного работающего светильника, расположенного над высокими створками входных дверей. Вот с кем общаться сейчас я не желал совершенно. Устал, да и жена ждёт!

— Группе — отдыхать, старший — доклад, — совсем не пастырский, резкий голос встречающего нас отца Иллариона разнёсся по залу, и я хмыкнул. Аркажские монахи, такие монахи…

Каюсь, не удержался и сыграл в мима, указав уставшему Перглеру сначала на свой, а потом и на его коммуникатор. Надо отдать должное мастеру, сегодня точно шагнувшему на ступень магистра, тот моментально понял мой посыл и, благодарно кивнув, направился к своему начальнику, тогда как его подчинённые с явным облегчением топали мимо монаха на выход из зала. Прикрывшись отводом глаз, потянулся следом и я, успев краем уха зацепить короткий разговор Перглера с начальством.

— Допуск? — бесцветным голосом произнёс мастер.

— Вячеслав, ты ничего не перепутал? — явно опешил отец Илларион. В ответ, перед лицом монаха полыхнул алым цветом спроецированный коммуникатором Перглера герб дома Рюриковичей, и мастер проговорил всё тем же тихим голосом: — «Слово и Дело». Допуск?

— Тьфу ты, нечисть! Ну, Николаев… ну, засранец! — пробормотал отец Илларион и, уже громче ответил мастетру: — Будет тебе допуск. Утром. В десять ноль-ноль жду у себя в кабинете.

— Есть явиться в десять ноль-ноль в ваш кабинет, — отозвался Перглер, умудрившись даже стойку «смирно» изобразить, но едва зло ворчащий монах, хлопнув полами рясы по ногам, развернулся к нему спиной и скрылся за дверью, как выпрямленные плечи мастера вновь устало опустились, и он медленно двинулся на выход, следом за уже покинувшими зал подчинёнными. Правда, оказавшись в холле, тут же закрутил головой, словно искал кого-то… Впрочем, почему «кого-то»? Меня он искал. Пришлось снять отвод глаз, не уходить же, не попрощавшись. Невежливо как-то…

— Кирилл Николаевич? — обернувшись на звук моих шагов, Перглер улыбнулся. — Спасибо за напоминание. Если б не оно, пришлось бы мне вместо сна в своей постели, с отцом Илларионом беседы вести. А что я ему могу сказать? Как эфирные потоки держал и работу подчинённых контролировал, пока бойцы через переход шастали и пленных таскали? Можно подумать, это такая важная информация, что не может подождать до утра…

— Потому и подсказал, — кивнул я в ответ. — Видели-то вы немного, хотя сил потратили побольше других участников. Да и докладчиков от них у кураторов сейчас и без вас хватает, уж поверьте. Отдыхайте, Владислав Ярославович. До десяти утра не так много времени осталось, конечно. Часов пять, не больше. Но хоть немного поспите, а то вас, вон, чуть ли не сквозняком шатает. И послушайте доброго совета, не пренебрегите расслабляющей медитацией перед сном, если не хотите утром маяться головной болью. Перенапряжение, оно такое… некомфортное.

— Думаете, поможет? — бледно усмехнулся Перглер.

— Наверняка. Но, вообще, советую проводить профилактику в комплексе, — я подмигнул мастеру и, выудив из транспортного контейнера своего «Визеля» пыльную бутылку, прихваченную мною из бара начальника исследовательского центра иоаннитов в числе других трофеев, сунул её в руку Перглера.

— Арманьяк Шато ле Трезор де Д’Артаньян… сто десять лет… — прочёл надпись на этикетке тот и неожиданно упёрся. — Извините, Кирилл Николаевич, такой подарок я принять не могу. Он слишком дорогой.

— Насколько дорогой? — заинтересовался я.

— М-м, в свободной продаже вы подобного точно не найдёте, если только в шато самих де Монтескью, а на аукционе… шесть-восемь тысяч рублей он точно будет стоить. Не меньше, — уверенно произнёс Перглер и печально вздохнул. — Это же жуткая редкость, арманьяк со старых виноградников, тех, что были уничтожены эпифитотией мучнистой росы и филлоксерой в начале прошлого века.

— Вижу, вы разбираетесь в теме. Тогда, тем более, — кивнул я в ответ. — Берите и не смущайтесь, Владислав Ярославович. Выпьете на помин мой холостяцкой жизни.

— Э-э… — мастер перевёл взгляд с бутылки на меня и непонимающе нахмурился. — Вы женитесь?

— Уже, — развёл я руками и рассмеялся. — Так что, без разрешения жены, сей напиток мне не светит. А она точно уберёт его куда подальше, «на торжественный случай». К чёрту! Еду готовят, чтобы есть, а напитки делают, чтобы их пить. Вот вы его и выпьете.

— По… поздравляю, Кирилл Николаевич, — Перглер чуть помялся,