Калейдоскоп - Юрий Евгеньевич Смирнов

в жизни – вот наш контингент. Там, на Большой земле, они давно потеряли надежду, а на Территории она все еще есть. Пусть даже ради нее приходится пройти через адские муки. Не понимаю, как это происходит, но «Вятка» излечивает души страждущих.

– Ты ошибаешься, – решительно не согласился с ним Волкогонов. – Все гораздо сложнее, и я не верю в гуманность этого места. Я видел такое, что сложно назвать состраданием к человеческой беде. «Вятка» не создана для людей, она вообще чуждое образование для нашей планеты. Она способна видеть нас так, как видит только Бог, но что именно она видит – остается загадкой.

– Вероятно, тебе виднее, – не стал спорить старик. – Тогда я вернусь к своей истории. В итоге моя жадность загнала меня в тупик, и я уже не хотел ни с кем делиться заработанными деньгами, а в какой-то момент вовсе перестал переводить средства семьям проводников. Мария тоже стала для меня чужой, хотя продолжала ждать меня и делила со мной постель. Вот только я перестал быть мужчиной, если ты понимаешь, о чем я. Я начал так переживать, что деньги могут пропасть, что перестал спать и думал только об их сохранности… Мария предлагала завести ребенка, но боль от потери сына не позволяла мне принять ее предложение. Мне стало казаться, что я проклят. Новость о болезни супруги выбила меня из колеи, и я решил расстаться с любовницей, прервав с ней всякую связь. Она звонила мне каждый день, приходила на работу, но я вел себя с ней как последняя сволочь, и она исчезла. И тут мне показалось, что я снова ожил. Я вернулся в семью, стал заботиться об умирающей жене и вскоре истратил большую часть отложенных средств на лечение, которое, к несчастью, не принесло положительных результатов. Лида угасала на глазах, никакие новомодные лекарства и опытные врачи не могли ей помочь. Прогнозы были плохими, но я не сдавался до последнего. Даже держа в руках ладонь умирающей супруги, я искренне верил, что все еще можно изменить… А после ее смерти я разделил оставшиеся деньги и разослал семьям проводников, не оставив себе ничего. Вероятно, это была плата за избавление от зависимости, но душа моя омертвела. Я не чувствовал больше ни боли, ни радости, ни угрызений совести – ничего. Вот тогда я и понял, что мне пора. Пора пройти свой последний маршрут на «Вятке».

– Зря ты так решил, – покачал головой проводник, не решаясь поднять глаза на старого товарища, о котором, как оказалось, он почти ничего не знал.

Осуждать его за слабость было глупо. Никто толком не знает, как «Вятка» воздействует на человека, если он колесит туда-обратно, привозя ей на съедение все новые и новые жертвы. Волкогонов до этого момента даже не представлял, как живут люди, которых Территория обожгла своим прикосновение, как они спят, о чем думают, вернулась ли к ним способность жить дальше или же они полностью сдались, не найдя утешения в обычной жизни.

– Знаю, что ты осуждаешь меня за воровство. И это правильно. – Костров не мог слушать тишину и смотреть на молчащего товарища. – Я и сам понимаю, что поступал как настоящий подонок. Возможно, именно по этой причине Господь и лишил меня супруги, последнего по-настоящему близкого человека.

– Я так не думаю.

Волкогонов не считал себя ни судьей, ни палачом. В этом мире и без него хватало людей, способных осудить человека, приговорить его и привести приговор в исполнение. Он здесь не за этим. Он всего лишь проводник и никогда не забывает о своей роли на «Вятке». Неожиданно вспомнился Шабаров. Николай искренне считал старого товарища одним из лучших проводников по Территории, пока не услышал историю о самосуде от Рябого. Неужели обстоятельства порой складываются таким образом, что ты не можешь остаться в стороне и выполнить свое предназначение – просто провести клиента по маршруту? И ты берешь ситуацию в свои руки, приговаривая клиента к смерти, которая не всегда является физическим устранением в этом злополучном месте.

– Это еще не все. – Старик сделал паузу, собираясь с мыслями, чтобы признаться в самом страшном поступке, совершенном еще в молодости. – Я убил человека.

Волкогонов поднял на него глаза, увидев перед собой не старого доброго приятеля, с которым были знакомы целую вечность, а опасного незнакомца, способного отнять человеческую жизнь. Это признание меняло многое. Проводник смекнул, что маршрут пойдет теперь совсем другим путем. Водить по «Вятке» убийц ему уже приходилось, и каждое такое путешествие становилось настоящим испытанием не только для клиента, но и для проводника.

– Ты уверен, что хочешь рассказать мне об этом? – решил убедиться Волкогонов.

– Ты не подумай, что я умышленно кого-то прикончил. Все получилось случайно. Однажды в пьяной драке я ударил соперника, и тот, упав, ударился головой о камень и скончался на месте еще до приезда скорой. Тогда меня судили и дали условный срок за убийство по неосторожности. Конечно, какое-то время я провел в СИЗО, но это ведь не то же самое, что отсидеть полный срок в тюрьме, и вина за содеянное гложет меня и по сию пору. Прошло уже много лет, и, если честно, я с трудом могу вспомнить его лицо, потому как видел того парня в первый и последний раз. А вот ситуацию до сих пор помню в мельчайших подробностях: как уворачиваюсь от его левого бокового и пробиваю апперкот, как он падает, как раздается хруст затылочной кости, как под его головой растекается лужа крови… Я бросаюсь к нему и пытаюсь поднять, но его тело уже обмякло и превратилось в тряпичную куклу. Казалось бы, всего мгновение назад передо мной стоял живой человек, думал, разговаривал, строил планы на будущее… в челюсть мне пару раз нехило так заехал и, возможно, заехал бы еще! А через секунду – уже просто кусок мяса, где от прежней личности нет ничего. А вдруг именно он мог стать тем медиком, который создал бы лекарство от рака, и моя жена сумела бы вылечиться? А может, именно он смог бы в нужный момент помочь сыну? В последнее время я думал об этом так часто, что эти мысли порой сводили меня с ума. После смерти близких воспоминания нахлынули с удвоенной силой, и я пришел к выводу, что все в моей жизни пошло наперекосяк именно тогда. Получается, я давно уже заслужил кару небесную, но никогда не мог и помыслить, что покарают меня так изощренно, что Бог не тронет меня, а заберет всех