Мастеровой - Анатолий Федорович Дроздов

конкурсе — станешь офицером. Обещаю это твердо.

— Благодарю! — поклонился Федор.

— Не подведи Тульский завод! Покажи этим иностранцам, что и мы умеем…

* * *

Торопиться в этот раз Федор не стал. Карт-бланш от начальника завода позволял не корпеть над пулеметом в одиночку. Согласовав план работ с Роговым, он запряг заводских конструкторов. Выдавал им эскизы с размерами, те чертили узлы и передавали их в производство. Только ствол он выточил сам — сложная деталь. Сделал по задумке Дегтярева, как сказал Друг, то есть с ребрами охлаждения. В войну их убрали, чтоб ускорить выпуск, ствол стал перегреваться, выводя из строя размещенную под ним возвратную пружину. Пришлось переносить ее вверх, лепить в затыльнике стакан… А затем пришла эра промежуточного патрона, и «дегтярь» сняли с вооружения. Но сейчас лучшего не надо — то, что доктор прописал. Так сказал Друг.

Домой Федор возвращался вовремя и, перекусив, садился за учебу. Естественные науки — физика, математика, алгебра, геометрия и тригонометрия затруднений не вызвали. Друг только хмыкнул, когда Федор пролистал учебники. Над историей и географией пришлось посидеть — они отличались от мира Друга, хотя не кардинально. Не вызвали затруднений французский и немецкий языки, хотя грамматику пришлось вспомнить. К удивлению Федора, знал Друг и Закон Божий.

— Священник у меня знакомый был, — объяснил. — Вместе воевали, а потом дружили. Он мне премудрость и толкнул. Чем омофор[75] от епитрахили отличается, и когда их надевают. Ну, и прочее. Память у меня хорошая, не забыл. Молитвы знаю, что еще надобно?

Засада была с русским языком — Федор знал его неважно, Друг и вовсе плавал. «Еры», «яти», «и» простое и десятеричное приводили его в бешенство.

— Навыдумывали просветители! — кипятился Друг. — Сталина на них нет. Тот бы обучил языкознанию.[76] В ГУЛАГ бы их лет на десять, да еще без права переписки. Нет, с перепиской! Все энциклопедии на нормальной орфографии каждому переписать!

Федор ничего не понял, но чувства Друга разделял. С русским языком складывалось плохо.

— Будем нанимать учителя! — сказал Друг. — Надо подыскать хорошего.

Учитель, вернее, учительница нашлась сама. Случилось это так. После смены Федор шел домой, как вдруг из переулка послышался женский крик:

— Помогите!..

Крик сразу оборвался, но Федор направление засек. Заскочив в переулок, стал свидетелем безобразной сцены. Двое мужиков грабили девицу. Один прижимал ее к кирпичной стене дома, держа у глаз нож, второй рылся в сумочке жертвы.

— Замерли, сявки! — рявкнул Федор и выхватил из кармана револьвер. После известных событий он с ним не расставался. — Отпустили барышню!

Тот, что держал девицу, повернул голову и ощерился.

— Шел бы отсюда, господинчик! — Отпустив жертву, он шагнул к Федору и выставил вперед руку с ножом. — Распишу как пасхальное яичко!

Федор вскинул револьвер и нажал на спуск. Гопник выронил нож и схватился за плечо. Вторым выстрелом Федор прострелил ему ногу. Гопник повалился в грязь. Его подельник, бросив сумочку, попытался убежать, но успел сделать не более трех шагов — пуля угодила ему в бедро. Грабитель вскрикнул и осел на землю. С револьвером в руке Федор подошел к девице. Та глянула на него ошалевшими глазами.

— Как вы, сударыня? Не пострадали? Не ранили вас эти мизерабли[77]?

— Нет, вроде, — ответила девица. — Только угрожали. Ой, сумочка!

Она наклонилась, подняла сумку и стала в ней рыться. Федор терпеливо ждал, кося взглядом в сторону гопников. Те лежали, притворяясь ветошью. Ну, так пуля в ногу вразумлению способствует. Девица завершила инвентаризацию и вздохнула облегченно:

— Все на месте, деньги в целости. Не успели забрать. Как раз жалованье получила.

— Что же вы с деньгами по глухим переулкам ходите? — упрекнул Федор.

— Путь хотела сократить, — виновато молвила девица. — Обычно здесь пустынно. Эти как из земли выскочили — глазом моргнуть не успела.

— Похоже навели, — заключил Федор и подошел к ближнему гопнику. Не сильно, но чувствительно пнул его носком ботинка. — Кто навел на барышню? Отвечай, сявка! Не то пуля в голову.

— Не стреляйте, господин! — заканючил гопник. — Хохряков велел. Красненькую дал. Говорил: «Остальное у нее возьмете, с жалованьем будет». Мы и проследили.

— Хохряков?!

Федор обернулся к девице. Лицо ее пылало гневом. Внезапно Федор разглядел, что она хорошенькая, даже очень. Чуть выше его ростом, стройная и изящная. Одета в приталенное пальто и шляпку. На ногах — ботинки со шнуровкой. Не богато, но прилично.

— Знаете его? — спросил Федор.

— Да, — ответила девица и сжала губы. Стало ясно, что подробностей не будет.

— Далеко живете? — поинтересовался Федор.

— Здесь неподалеку, — ответила она.

— Разрешите, провожу.

— А эти? — указала она на гопников. — Не хотите сдать их в полицию?

— Возиться неохота, — сказал Федор. — Или вы желаете?

— Нет, — замотала она головой и подошла ближе. — Идемте.

Они выбрались из переулка и пошли вдоль улицы по тротуару. Федор искоса поглядывал на шагавшую рядом незнакомку. Нет, определенно хороша. Высокий лоб, красивый носик, изящный подбородок…

— Извините, не представился, — нарушил он молчание. — Меня Федором зовут. Мастеровой оружейного завода. А вас как?

— Мастеровой? — она остановилась и удивленно посмотрела на него. — Я сказала бы инженер или техник. Одеты как они, слово «мизерабль» знаете.

— Je parle français et allemand. Je connais l'anglais[78], — улыбнулся Федор и добавил по-русски: — Мастеровые разные бывают. С иными генералу не зазорно говорить.

— Соколова Юлия Сергеевна, — представилась спутница. — Я учительница. Служу в женской гимназии.

— Кошкин Федор Иванович, — Федор снял котелок и поклонился. — Позвольте поинтересоваться: чему учите?

— Русскому языку.

— Замечательно! — обрадовался Федор. — Вас мне сам Бог послал.

Соколова изумленно уставилась на него.

— Собираюсь сдать экзамены за курс реального училища, — объяснил Федор. — Все предметы изучил, а вот с русским, прямь, беда. Не дается. Не возьметесь обучать меня приватно? Платить буду хорошо — рубль за академический час.

— Сколько? — поразилась Соколова. — Обычная цена за приватные уроки — пять рублей в месяц. Это десять занятий по два часа, а то и более.

— Мне скоро надо, — объяснил