Первенцы - Дарья Чернышова

хуторской избе, в тесном уголке, который отвела раненому хозяйка. Напротив сидела, распустив черные волосы, Лета; по лицу ее расползся огромный синяк. Она навзрыд плакала и пыталась стереть его, как обычную грязь, водой и слезами.

Гашек сказал: «Прости. Я не мог взять тебя с собой». Лета перестала плакать, заглянула ему в глаза и широко улыбнулась: «Ну что ты, милый мой Гашек! Теперь я всегда с тобой». Зрачки ее вытянулись в тонкую линию, а улыбка превратилась в оскал.

Когда хаггедец грубым пинком растолкал Гашека, он тихо радовался, что забудет этот сон к вечеру.

На подстилке из Якубова плаща еще сопела Итка. Гашек едва коснулся ее плеча, как она подскочила, хватая ртом воздух: тоже что-то привиделось.

– Это место такое, – с ухмылкой сказал сидящий на корточках у берега Куница, вытирая рукавом только что умытое лицо. – Говорят, в этом пруду когда-то целая семья утонула.

– Там же воды по колено, – критически заметил Гашек.

Куница не растерялся:

– Ну, значит, это была карликовая семья.

Юноша хихикнул над собственной шуткой, прибил на шее комара и пошел к лошадям, многозначительно кивнув Итке. Она еще не отошла от сна и вряд ли заметила, а вот Гашек явственно ощутил, как царапает изнутри досада. Он послал в спину Кунице неприязненный взгляд – на большее пока не хватало решимости и, пожалуй, достаточно веских причин. Случись что из ряда вон выходящее, Итка об этом сказала бы.

– Не помнишь, где мои обереги? – проморгавшись, спросила она.

Гашек задумчиво почесал бороду.

– Вроде бы ты перекладывала их в седельную сумку Вечерницы. В ту, которая поменьше. А что?

– Да, теперь и я вспомнила. Спасибо. Ничего, просто дурной сон.

– Покажи, – вдруг прошелестела Танаис.

Итка притворилась, что не понимает, и хаггедка жестом пояснила: амулеты.

Они обе ушли вслед за Куницей, перебрасываясь короткими фразами. Гашек припомнил разговор с Танаис у костра и ее страшный шрам, прикрытый темными волосами. Тогда она сказала, что это как драгоценность – ее нужно выставлять напоказ только в особых случаях. Ощущение, будто этот день станет особым, витало в воздухе.

«Не к добру все это, – мысленно повторял Гашек, – ох и не к добру».

Саттар показался в его поле зрения с только что выструганными копьями. Беспокойство Гашека лишь усилилось.

Когда ханза наконец оседлала коней и отправилась в путь по утоптанной лесной тропе, Бруно впервые более-менее четко обозначил цель.

– У нас, друзья и союзники, – на месте развернув буланого, сообщил он, поочередно вглядываясь в лица Итки и Гашека, – крайне ответственное задание. Преодолев этот лес, мы пересечемся с группой вооруженных людей: они сопровождают некую особу, совершившую тяжкие преступления. Пострадавшие щедро вознаградят нас за поимку особы и препровождение ее в условленное место. Будьте уверены, что это никоим образом не противоречит нашим с вами договоренностям, – успокоил он «новобранцев». – Успех на пару шагов приблизит нас к Марко Ройде. Если коротко, нам по пути. Надеюсь, вы не станете возражать против участия в этом деле, а также получения доли награды.

– Награды? – переспросил Гашек. – Серебра?

– Я предлагаю вам нечто более ценное, чем монеты, – покачав головой, сказал Бруно. – Но осознать эту ценность вы сможете не сразу. Серебро, конечно, предлагаю тоже. Впридачу.

– Мы согласны, – ответила за двоих Итка, прежде чем Гашек сообразил, что сопровождающих «некую особу» вооруженных людей придется, вероятно, устранить.

Он вдруг понял, что не может представить, как это – взять и убить человека. Итка убивала, но Гашеку не пришло бы в голову ее об этом расспрашивать. К тому же, Бруно не объяснил, что именно натворила «некая особа». «Тяжкие» преступления – это какие? В чем измеряется их вес?

Гашек не выразил ни одной из этих мыслей словами, но Итка все поняла по его лицу – и пожала плечами, мол, извини, так надо. Это немного задело, хотя он никогда не мог злиться на нее слишком долго. Однако Бруно не хватило ответа одной лишь Итки.

– А ты, братец? – обратился главарь к Гашеку. – Пойдешь с нами на дело?

И почесал блестящую лысину. Гашек вздохнул.

– Пойду, – ответил он вполголоса, не до конца уверенный в том, что сказал. На всякий случай повторил: – Пойду.

Бруно удовлетворенно шлепнул себя по затылку.

– Тогда вперед! – призвал он товарищей и взмахнул рукой. – Рысцой!

Все подстегнули коней. Буланый главаря вышел на корпус вперед остальных и опустил голову в знак особого усердия. «Бруно счастлив, – с удивлением обнаружил Гашек, – будто ждал этого всю жизнь». И без того обыкновенно доброжелательный мужчина всю дорогу шутил и рассказывал байки, многие из которых Гашек уже слышал, но Итка так искренне над ними смеялась, что он не стал об этом говорить. Танаис и Куница упражнялись в хаггедском, Саттар угрюмо ковырял грязь из-под ногтей. Колонна замедлилась, когда в просвете между стволами деревьев стала мелькать прогалина.

– Бруно, – вдруг протянула Итка, – я никак не могу понять, почему в Берстони нельзя громко говорить о колдунах. Отчего у нас не так, как в Хаггеде?

Он заохал, предвкушая возможность обсудить волнующий вопрос.

– Милая Итка, – ласково обратился Бруно, подведя коня ближе к Вечернице, – тебя учили отечественной истории?

– Очень давно, – немного смутившись, ответила она. – Бабушка рассказывала мне кое-что на ночь вместо сказок.

– Твоя бабушка? – Бруно поднял брови. – Берта Ольшанская? Воистину, Марко Ройда не заслуживал такой тещи. Что ж, выходит, мне выпала честь продолжить дело твоей прекрасной родственницы. Постараюсь не подвести. – Он прочистил горло. – Лет эдак четыреста назад внеочередной сейм наших благородных господ принял один из немногих здравых законов за всю историю Вольдемаровой книги. Этот сейм постановил, что земледелец более не будет привязан намертво к той земле, которую обрабатывает, и, как следствие, ее владельцу. Проще говоря, именно тогда современные нам батраки стали теми, кем они являются, – наемными работными людьми. Кроме того, благодаря этому закону родители, скажем, Куницы, хотя и не аристократы, имели возможность отдать сына на обучение в академию.

– Свида тоже был из батраков, – вставил Гашек, – и учился в Бронте, но его прогнали.

– В таком случае у них с Куницей больше общего, чем мы думали, – усмехнулся Бруно. – Но вернемся к нашим господам. Тогда, четыре столетия назад, они сорвались с насиженных мест и помчались в столицу не от большого рвения, а от ужаса. Они, избалованные вошедшей в привычку вседозволенностью, испугались вил и факелов, которые выросли под окнами их высоких башен, ощетинились тысячами кольев и жаждали насадить их головы на острия. И этот животный страх сделал свое дело: требования восставших были удовлетворены. Здесь мы, дорогие дети, подходим к вопросу о