Михаил Ахманов - Я – инопланетянин

В каком-то смысле это верно. Если бы на Землю явились создания, чуждые людям, — например, с Рахени или Суука, — им было бы нелегко понять особенности местной жизни, взаимодействие полов, народов, поколений и отдельных личностей. Вполне возможно, эти существа списали бы неприглядные факты за счет физиологии землян, секретов их странной психики и философии, не отвергающей насилия и извращений. И в результате они испытали бы не отвращение, а удивление — как мы при виде глодающей падаль гиены.

Но я-то гуманоид! Я понимаю, что обитателям Уренира многое тут покажется страшным, отвратительным — ведь мы похожи друг на друга в большей степени, чем человек и шимпанзе! И, глядя на земное человечество, мы вспоминаем, какими были сами — в те времена, когда Галактика была моложе на пару миллионов лет. Глядим и ужасаемся…

Так вот, об отвращении.

С семидесятых годов, едва осознав себя Наблюдателем, я занимался некой проблемой, одной из тех, что могут привести планету к вымиранию. Проблема была не совсем экологическая, не связанная напрямую с загрязнением среды, прорехами в озоновом экране и даже с ядерным оружием — все эти бедствия мира либо локальны и не ведут к стремительной общепланетной катастрофе, либо их можно взять под контроль тем или иным путем, не допустив фатального конца. Гораздо опаснее инфекции, ведущие к пандемии, штаммы микробов и вирусов. Распространяясь по воздуху, в водной среде и через живые организмы, они способны охватить гигантскую территорию — в принципе весь мир, со всеми его океанами и континентами. Процесс занимает считанные дни, и, если возбудитель получен искусственно и медикам неведом, нет времени, чтобы отыскать противоядие. Тем более что возбудителей может быть много, а значит, спасенного от паратифа с успехом прикончит новый штамм чумы или холерный вибрион.

В России все эти милые вещи производились на объекте 117 под Челябинском, а в Штатах — на Аляске, в бухте Гаррисон. Разумеется, в условиях строгой секретности и с соблюдением всех надлежащих мер, хотя бывали и утечки — то за сибирской язвой недосмотрят, то лихорадка Эбола, вырвавшись из бункеров, слизнет десяток жизней. Печальные случаи, но во имя объективности готов признать: была в трудах микробиологов своя жестокая необходимость. Создавали смертельные штаммы, а к штаммам — целительные сыворотки (что, правда, получалось не всегда); прикидывали, как эффективнее умертвить врагов, заслав к ним зараженных мух и крыс, но в то же время размышляли и над борьбой с эпидемиями; искали причины рака, диабета, СПИДа — и доискались наконец. Нашли, как убивать и как лечить, и первое оправдано вторым — ведь в этом мире жизнь неразрывно связана со смертью. Надеюсь, пока…

Комплекс на Аляске меня не слишком волновал; Штаты — страна богатая, изобильная, более прозрачная, чем Россия, и в силу своей прозрачности обеспокоенная строгим соблюдением секретов. Там жертвуют любые деньги, чтобы какой-нибудь секрет со смертоносным запахом не выплыл из небытия, сделавшись пищей для сенсаций и сенатских прений. По этим причинам контору в бухте Гаррисон финансировали бесперебойно и щедро, ее сотрудники трудились за страх и совесть, не воровали спирт, а промывали им автоклавы, и остальные меры безопасности были вполне на высоте. С объектом 117 все обстояло как раз наоборот: ни денег, ни спирта, ни, собственно, надежных сотрудников и автоклавов. Я понимаю, развал империи… Однако не Римской, где самым грозным биологическим оружием были трупы, гниющие после сражений и осад. Правитель нынешних времен, приняв имперское наследие, обязан представлять, что не должно разрушиться и развалиться, — в противном случае наследством станет кладбище. Как минимум континентальное, поскольку вирусы не признают границ.

В конце девяностых, в годину бедствий, объект 117 стал угрозой глобального масштаба, и с течением лет эта угроза росла в геометрической прогрессии. Опытные специалисты разбегались, копились всевозможные долги, оборудование дряхлело вместе с лабораторными корпусами, началось воровство — мелкое, жалкое, не по злому умыслу, а от безденежья и безнадежности. Словом, микробиологический зоопарк был на грани краха: служители ушли, клетки проржавели, и обитавшие в них чудища грозили вырваться наружу. Проблема усугублялась тем, что факт существования объекта 117 российскими властями не признавался, а значит, не поступали даже скудные дотации от зарубежных филантропов.

Вскоре произошло ужасное: в две тысячи восьмом подняли рубильник (а может, опустили), и в результате объект остался без энергии. Только сутки, но об этом дне и этой ночи можно воистину сказать, что идиотов бог хранит. Ну, сохранил… Опыты с самой опасной дрянью не велись, крысы из клеток не разбежались, и ни один лаборант, по счастью, не разбил пробирку, не сунулся в темноте к криогенным камерам, да и температура в них не успела подняться. Дело замяли, сняв замминистра обороны и пару шустрых энергетических начальников, но шок получился такой, что были выделены деньги — за счет учителей, врачей и прочих персон inutile terrae pondus[36]. На эти средства объект протянул десятилетие; потом история забылась, страх поуменьшился, испарился, и компетентные лица решили, что кормить микробов ни к чему. Бюджет, известно, не резиновый…

Необъяснимый зигзаг государственной мысли! Хоть в эти годы Россия, как всегда, не процветала, но к экспорту сырья добавился бизнес с оружием — в Азии, Африке, Латинской Америке, на прежних и отвоеванных у конкурентов рынках. Деньги, в общем-то, были, но, как свойственно деньгам, текли в ту сторону, где намечалась прибыль, к месторождениям газа, нефти и алмазов, в энергетику и транспортную сеть, к обогатительным комбинатам и оружейным производствам. К ним относился и объект, терзавший меня, как заноза в пятке, но относился лишь формально; чума, холера, тиф, энцефалит не пользовались спросом ни в мусульманских странах, ни в Индии, ни в Великом Китае. И потому финансовый поток упорно огибал окрестности Челябинска, равным образом как и карманы микробиологов.

В две тысячи двадцатом шестом энергию отключили вторично. Опять обошлось, но я уже понял, что это финальный звонок: больше не прозвенит, ударит похоронным колоколом, а там — как будет угодно Вселенскому Духу… Может, кто и выживет, а может, через век заселят Землю талги-колонисты, и будет это не Земля, а тридцать третья копия Талгала… Вывод напрашивался сам собой: вмешаться и выдрать «занозу» — то есть, согласно духу времени, приватизировать и конвертировать. Возможности к тому имелись: с одной стороны, был покупатель, финансовый магнат Ольшанников, с другой — горячее желание Минобороны избавиться от всех микробиологов с их жутковатым зоопарком.

Я предпринял необходимые шаги, дело двинулось, потом зависло, и настолько прочно, что Ольшанников, имевший связи, средства и влиятельных друзей, смог лишь обнаружить «точку зависания». Ею была администрация президента, узкий круг чиновников, столь же продажных, как остальные, но в данном случае вопрос деньгами не решался. Бродили опасения, что новый собственник предаст огласке некоторые факты, а то и всю историю с объектом 117, что нанесло бы властям невосполнимый ущерб. Толпы испуганных граждан, паника, бунты, запросы в парламенте, смена правительства, международный скандал — все это мыслилось вполне реальным, если в зоопарк прорвутся чужаки — к примеру, эксперты СЭБ. А с ними — спаси господь! — гринписовцы и журналисты, репортеры ти-ви, члены Совета Европы, Хурала ВостЛиги и Общепланетного Суда! Возможное развитие событий, если учесть, кто станет собственником! Память об информационных битвах, которые вел отец Ольшанникова, была еще свежа, как и о том, что он победил в войне или, по крайней мере, не проиграл, оставив сыну десяток газет, издательства, радиостанции и телеканалы.

Все это выяснилось при осторожном зондировании, осуществленном моими агентами, живыми и виртуальными. Редкая ситуация на Земле, когда не работает формула «деньги — товар», но в данном случае товарец смердел, как покойник, и требовались гарантии, что трупный запах будет похоронен вместе с трупом. Тихо, незаметно, без салюта и оркестра… Кроме того, был нужен человек определенного веса — такого, чтобы передать мои гарантии вышестоящим лицам и успокоить страсти по Ольшанникову.

Такая персона нашлась — к моему изумлению, мелкий чиновник из ведомства управделами президента. Впрочем, как докопались мои компьютерные аналитики, Павел Сергеевич Казин должность исполнял для вида, являясь, по сути, советником-парапсихологом и составителем астрологических прогнозов. В Кремле его уважали, а главное, верили ему и консультировались в различных деликатных случаях — ну уж а мой был деликатней некуда! Его прогнозы в самом деле сбывались с вероятностью три к двум — маловато для прекогниста, но верный признак того, что здравый смысл предсказателю не чужд.