Павел Дартс - Крысиная башня

— Чо, Серый, тоже запал, да?… — отвлек меня от созерцания голос Толика. Он смотрел на меня и скалился.

— Я-то? Не. Для меня она, пожалуй что, старушка, — отбоярился я, — А сам-то??

— Ага, — не отмазываясь, согласился Толик, — Герла очень и очень даже… Все при ней, как говорится.

— Вроде как ищет кого-то?

— Вроде как. Не знаю, что она ищет, но вот что неприятности она найдет — это могу поставить свой кастет против таблетки аспирина. А кастет мне дорог, учти, привык я к нему…

— Да ладно. Че бы вдруг? Тут приличное место, не шалман какой…

— А увидишь. Просто у тебя опыта нет. Приперлась, понимаешь, одна… И… Насчет места — все это в прошлом. Кончились «приличные места» — вместе с милицией, «которая меня бережет».

— Пошли, что ли? — вклинился батя.

— Погоди, брателло, давай спектакль досмотрим? — не согласился Толик и показал ему взглядом на девчонку в зале. Отвлеченный от своих тягостных раздумий батя всмотрелся, — и тоже не мог не оценить ресторанную эту козу. И тоже согласился с Толиком, что «-…Она обязательно сегодня найдет приключений на свои нижние девяносто… Хотя нет, скорее восемьдесят шесть, не больше!»

— Да почему! — заспорил я, — Ну почему вот? Она не пристает ни к кому. Не хамит…

Толик только сожалеючи посмотрел на меня, обронив «Не знаешь ты еще жизни, Серый!», а батя взялся объяснять по своему обыкновению:

— Видишь ли, старик («Старик» — это я, когда батя ко мне расположен), она не улавливает, что в жизни кое-что изменилось. Мы все сформировались, по сути, в «женской цивилизации», когда «чего хочет женщина — того хочет мироздание», и ОНИ стали воспринимать это как само собой разумеющееся. А в природе это не так. В природе такого не бывает, чтобы только за одно то, что «она» — самка одного с тобой вида, перепадали бы какие-то ништяки, постоянные привилегии и уступки. В природе за это самочке еще и повоевать надо. Видел уточек в пруду? Ну, вон, на набережной? Им там хлеб бросают — ты хоть раз видел, чтобы селезень уточке кусок уступил, просто за то, что она — самочка? Нет ведь, наоборот, отобрать норовит, — и, что интересно, она его за это любит, — за то что он такой успешный, в том числе и в деле отбирания куска булки… А раз успешный — стало быть «альфа-самец», и от него природой предписано самочке хотеть иметь деток… Чтоб тоже «успешные» получились! Утят, я имею ввиду! — он невесело рассмеялся своей остроте, и продолжал:

— Просто цивилизация и годы и годы преуспеяния настолько затушевали эти простые до безобразия истины: что природой заложено в женщину, в самку хотеть найти успешного самца и иметь от него детей, и чтобы он ее кормил и защищал, — вместе с потомством, а для этого надо мужчине нравиться… А в мужчину, в самца, — искать и добиваться чего-то нового, будь то бизон шикарной расцветки или самочка соседнего племени, ну и — кормить и защищать свое семейство… Это в генах, это в природе. Но настолько это сейчас забито «цивилизационными наслоениями», что докопаться до этих простых природных мотивов очень сложно, — но они никуда не делись, они есть, и периодически вылазят самым неожиданным образом… И тогда дочка респектабельных родителей, получившая блестящее образование, сбегает с рок-музыкантом; или преуспевающий брокер сбегает от семьи на тропический остров чтобы найти для себя нечто новое — творчество… Что, это для тебя неожиданно? Поль Гоген — тебе это о чем-то говорит?… Да знаю, что нет, знаю…

Помолчал и продолжил:

— А вот когда происходит слом эпох, когда все летит в тартарары, тогда наружу, сквозь эти цивилизационные наслоения и поднимается настоящая, природная натура человека, настоящие его природные потребности. И в эти времена женщине, увы, не позавидуешь. Поскольку у мужчин возникает масса других первоочередных задач, нежели удовлетворения их, женских, капризов, которые суть есть опять же способ отбраковки претендентов — насколько он ко мне привязан, что будет позволять мне дурить безнаказанно? А мужчина — занят: ну, там, тем чтобы пострелять маленько в себе подобных, или там дубиной шваркнуть оппоненту по черепу — в зависимости от степени технической оснащенности; отобрать у соседей хорошее мамонтячье пастбище или нефтяные месторождения — опять же в зависимотсти от степени того… этого самого. Занят сильно становится мужчина! А женщина, привыкшая что она — венец мироздания, если этого не поняла, — то недоумевает: куда это девались ранее бившие вокруг копытами поклонники? Она не понимает, что времена чуток изменились, и заняты они теперь, в том числе и личным выживанием; и ищет ответ в себе: может я стала недостаточно сексуально-притягательна? И вот уже короткие юбки, и яркий макияж — чтобы отвлечь, черт побери, мужчину, от его «важных занятий» и заставить опять стучать копытами вокруг, тащить лучшие шкуры, яхты, мерседесы… Но не улавливает, что коль сильно система меняется, то зачастую мужчине, чтобы поиметь такую «всю из себя» уже и не надо ее согласие… Зачем эти ритуальные пляски и ужимки? — когда достаточно просто огреть дубиной? А она-то, дура, этого не понимает, вместо того, чтобы быть привлекательной и нужной одному, СВОЕМУ мужчине, начинает предъявлять глупые претензии, качать свою актуальность…

Батя на секунду задумался, потом тряхнул головой, явно прогоняя неприятные мысли, и закончил:

— У приматов это вот все, что я говорил, природно-дикое, наглядно проявляется. У приматов. Которых, надо сказать, мы тут, в зале и видим — наиболее ярких представителей…

Я проследил за его взглядом, и увидел, что да — так и есть, нашла-таки рыжая себе приключений: из-за стола кавказцев, где сейчас сидели только четверо развеселых джигитов, встал и направился к ней крепенький такой не то парень, не то мужик — у них, у южан, по густо заросшей щетиной физиономии возраст определить сложно. Молодцевато расправив грудь под черной водолазкой, подбадриваемый гыканьем своих друзей, он уже подходил к девчонке. Она сидела. Он подошел к ней сзади, и нахально погладил ее по роскошной рыжей шевелюре. Та от неожиданности дернулась и с изумлением обернулась. Осклабившись всей своей заросшей физиономией, кавказец что-то стал ей говорить, время от времени показывая в сторону столика с кунаками.

— Брателло… — вдруг произнес Толик, — Знаешь…

— Знаю, Толя, знаю. Я очень хорошо тебя знаю! — не дав ему закончить, сказал батя, — Нет!

Теперь мы все втроем внимательно следили за происходящим, впрочем, как и добрых две трети посетителей ресторана: мужчины — стыдливо-угрюмо, женщины — с плохо скрываемым злорадством. Теперь, ухватив рыжую за руку повыше локтя, кавказец нахально тащил ее из-за стола в направлении к своим веселым друзьям. В натуре — добыча, да и только! Сидевшие за тем же столом и только что разговаривавшие с рыжей два бизнесменистого вида мужчины вдруг потеряли к ней интерес и стали усиленно что-то кушать, не поднимая взглядов от тарелок. Упал стул…