Говорящие кости - Кен Лю

для него рекомендации. То был своего рода провинциальный аналог имперской Коллегии адвокатов в Пане.

Доносившаяся из окна третьего этажа нестройная музыка стала еще более хаотичной, а потом прекратилась. Молодая чиновница сняла пальцы со струн шелкокрапинной пишущей цитры и потерла усталые глаза.

В свои двадцать пять Тенра Ага считалась восходящей звездой на политическом небосклоне Укьу-Тааса. Сегодня поверх голубой муаровой мантии на ней был легкий меховой жилет для защиты от утренней прохлады. Волосы, собранные в тройной пучок-свиток кашима, удерживались заколкой из зуба гаринафина. Молодая женщина посмотрела в окно: перед ее рассеянным взглядом танцевали порхающие птицы, дрожали на ветру сережки деревьев, проплывали семена одуванчика.

Нынче официальное заседание двора не состоится, так как пэкьу-губернатор уехал на Большой остров по важному делу. Но работа провинциальной бюрократии не останавливается никогда.

По правде говоря, Тенра Ага была даже рада отсутствию пэкьу-губернатора. Это означало, что у нее появится больше времени, дабы завершить трудную работу – проанализировать два довольно запутанных политических проекта, поступивших в правительственную канцелярию. Безукоризненное академическое образование – Тенра училась у мастера Пэи Ту, одного из самых знаменитых выпускников академии, основанной в Дайе Дзоми Кидосу, – не слишком помогало в поисках дороги через эту дремучую чащу.

Во-первых, Тенре предстояло иметь дело с проектом об отмене долгосрочной налоговой льготы, известной в народе как «гармоничная субсидия». Учрежденная много лет назад великой принцессой Дьаной, первым пэкьу-губернатором Укьу-Тааса, она освобождала от налогов любое домохозяйство, имевшее как минимум трех соседей-льуку и трех соседей из числа местных уроженцев. Таким образом правительство пыталось помешать формированию моноэтнических анклавов.

Но с течением десятилетий, характеризовавшихся неуклонным ростом смешанных браков, подобная политика перестала себя оправдывать. Живущие по соседству семьи, дабы получить льготы, зачастую договаривались между собой о том, какие данные подать в комиссию, занимающуюся ежегодной переписью населения. Попробуй разберись, как там все обстоит на самом деле. Сплошь и рядом семья заявляет о своей принадлежности к льуку, хотя из льуку у них там только дедушка или бабушка, и наоборот: люди всегда пытаются отыскать лазейку и извлечь для себя выгоды. Любые попытки правительства навести порядок в этом хаосе и предотвратить уклонение от уплаты налогов еще только сильнее все запутывали: циркуляры множились, а толку не было.

«Взгляд государства наделен особой силой, – подумала Тенра Ага. – Любой предмет, на который он направлен, каменеет».

При создании провинции Укьу-Тааса с самого начала подчеркивалось, что понятия вроде «тогатен» и «аноджити» не получат здесь официального признания. Однако, как ни парадоксально, сам процесс борьбы против дискриминации в определенной степени способствовал ее сохранению. Классификация подданных, пусть даже некогда и предпринятая с благими целями, ныне противоречила настроениям народа. Пришла пора отказаться от этого, как отказались некогда от дополнительных баллов, начисляемых на имперских экзаменах выходцам из Укьу-Тааса.

Но Тенра Ага понимала, что не стоит принимать скоропалительных решений. Способна ли она предвидеть все последствия отмены гармоничной субсидии?

В Крифи и Дайе отношения между семьями, считающими себя льуку и относящими себя к дара, вполне дружелюбные, но насколько достоверно известно, как обстоят дела в сельской местности? Способно ли стремление принадлежать к воображаемому сообществу, в основе которого лежат общие мифы и кровное родство, возобладать над реальным опытом совместного проживания? Не появятся ли в результате реформы те самые моноэтнические анклавы искусственно восстановленной «чистоты», возникновения которых так опасались императрица Шидзона и великая принцесса Дьана?

Второй вопрос, которым следовало заняться Тенре Аге, был не менее сложным. Он касался серий портретов, посвященных жизни и деяниям пэкьу Тенрьо и Танванаки, изготовленных десятилетия назад, в скором времени после капитуляции. Эти увеличенных размеров портреты (к ним относились как голосовые картины повествовательных танцев шаманов, так и традиционные картины кисти наемных художников, выполненные в манере Дара, а также тотемные столбы, вырезанные из китовой кости или нефрита) хранились в больших шатрах первых обитателей деревень льуку. Для представителей поколения завоевателей они были общинными символами, которые увековечивали память героев льуку и могущественных вождей, отважно сражавшихся за выживание льуку во враждебной стране. Великая принцесса Дьана смотрела на это явление сквозь пальцы: в конечном счете это ведь были портреты ее матери и деда. Дошло до того, что, когда дара, пережившие террор льуку, попытались уничтожить означенные святыни, на защиту были посланы войска; тем самым портретам был придан псевдоофициальный статус.

С уходом поколения завоевателей значение портретов изменилось. Книгозеркальные записи о зверствах, совершенных под началом Тенрьо и Танванаки, стали доступными для всех, и потомки притеснителей и жертв стали видеть в портретах всего лишь реликты минувшей эпохи, памятники преданного забвению прошлого. Смысл их стал еще более зловещим, когда во время нескольких мятежей и восстаний под руководством недовольных танов, которые мечтали о возрождении Укьу-Тааса, принадлежащего исключительно льуку, эти портреты использовались бунтовщиками как знамя. Так называемые «восстания танов пэкьу Тодьу» были быстро подавлены, но вопрос о портретах по-прежнему оставался в фокусе напряженных политических дебатов.

Перед Тенрой Агой лежала докладная записка, сочиненная дюжиной молодых членов Зала расчетов и размышлений. Они предлагали запретить и уничтожить портреты: «Мудрецы ано и поучения Кикисаво одинаково говорят, что свершение великих дел не должно само по себе вести к возвеличиванию. Тех, кто причинил нашему народу столько страданий, нельзя вспоминать как героев, пусть даже это и были наши предки». Авторы подписались в манере льуку, указав всех своих предков вплоть до поколения завоевателей.

В противовес этому документу старейшины нескольких деревень, где имелись подобные портреты, составили свою собственную петицию: они напирали на необходимость сохранения их как исторических реликвий и лишенных политического подтекста символов наследия льуку.

Тенра Ага прикидывала возможные последствия. Учитывая, какую фамилию носила молодая женщина, ее едва ли можно было считать незаинтересованным лицом в этом вопросе. Всю жизнь она жила в тени своего печально знаменитого предка и не единожды подумывала принять фамилию Дара и навсегда избавиться от наследия Кутанрово Аги, этого злого гения худших лет Укьу-Тааса. Но в конце концов Тенра все-таки решила оставить все как есть, вняв афоризму, приписываемому великой принцессе Дьане: «Мы не должны надеяться очиститься от перевспоминаний посредством забвения. Прошлое никогда не проходит: оно подобно канату, который привязывает нас к настоящему и дает нам силу воспарить в будущее».

Уничтожение портретов определенно разожжет страсти и разбередит старые раны, однако и сохранение их тоже не сулит ничего хорошего. Вполне вероятно, что зерна этой проблемы посеяла великая принцесса Дьана, когда пошла навстречу поколению завоевателей, разрешив им устраивать святилища в деревнях льуку. Но принцесса правила в другое время, полное иных страхов и надежд, угроз и обещаний. Тенре