Барон фон дер Зайцев (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович

— Именем Господа бога нашего Иисуса Христа заклинаю вас прекратить, дети мои! — пропал в туне. Даже в тине.

Дети его на какое-то время забыли, что они взрослые дядьки и рыцари, и продолжили битву в партере, осыпая друг друга ударами кулаков в область лица и волосистой части головы.

Есть такое выражение: «бесконечно можно смотреть на три вещи: как горит огонь, как течет вода и как работают другие люди». У наглов наши украли. «There are three things you can watch forever: fire, water, and other people working».

Иван Фёдорович сейчас бы по-другому её сконструировал. За тем как бежит вода в унитазе, как горит дом сволочного соседа и как дерутся твои враги, можно смотреть вечно.

Вечно не получилось. Не прошло и трёх минут, как ратники барона бросились на Юргена. Так-то их толпа целая. А у Киселя всего один Петерс, да и тот не воин, а слуга. Но не всё так благостно. Летгал Петерс в стороне стоять не стал. Когда один из кутилье схватил его хозяина за руку и стал оттаскивать от барона, этот товарищ, удачно пнул ратника между широко расставленных ног. Эх! Коротка кольчужка. Петерс попал. Кутилье отпустил руку Юргена фон Кессельхута и бронированной башкой врезался в господина. В господина барона. В хера фрайхера. И ведь не закончилась удача Юргена на этом. Двое следующих баронят теперь за обе руки схватили летгала, но тот крутанулся и одного из кутилье понесло на святого отца. Чтобы избежать причинения травм слуге господа, никакой другой причина не было, Георг встретил ратника ударом ноги в колено бронированное. Это оно от удара меча или стрелы бронировано, но нет от ноги. Колено захрустело и кутилье свалился под ноги фрайфрау Марии. Взвизгнув, мачеха отскочила, а Георг снова ногой куда-то пнул. Куда-то в ухо. Шлем сковородообразный с головы воя барона фон Лаутенберга слетал, а староста, завопив, присел рядом с поверженным врагом. В ухо-то в ухо. Но это носком сапога, а вот голенью по железу шлема.

Чем бы всё закончилось неизвестно, Иоганн уже тоже себе жертву выискивал. Возившиеся братья перевернулись пару раз и лоб барона теперь оказался в досягаемости ботинка Иоганна. Можно, как и все окружающие, вспомнить детство и по мячу пнуть. Пырой. И отец святой прикидывал в руке вес распятия… Но… не судьба. Из постоялого двора высыпала толпа, накаченная сидром, пивом и прочей хренью и включилась в забаву.

Тут-то и выяснилось, что кутилье барона только с виду отморозки, а так они полностью отморозки, оставшиеся четверо ребят выхватили мечи и стали, хорошо хоть плашмя, бить энтузиастов. Под ор и визг любителей сидра братики перестали друг друга волтузить и расползлись, утирая окровавленные рожи.

Событие сорок седьмое

Фух. Ух. Фух. Ух. Фух-фух. А-а-а, нога!

На месте битвы вскоре только родичи и их слуги остались. Они разделились на две примерно равные стенки и отпыхивались. Глядели друг на друга некоторые стеночники с остервенением. С озверением. Но в новую баталию не вступали. Потому что буйных мало, вот и нету вожаков, кто-то умный сказал. Братья в крови, а слуги без приказа не бросятся. Угробить дворянина — это смертная казнь, даже, если ты прав на стопятьсот процентов.

— Дети мои… — преподобный Мартин вышел вперёд и встал между стенками, сразу уменьшив и без того ущербную. Там две тётки да пацан. А не, там две мегеры и бесссс. Ну или курицы, как считает глава второй стенки.

— Я уезжаю домой. Пошли вы все к дьяволу! — барон попытался утереть нос ковоточащий рукавом. Получилось смешно. Ну, или это только Иоганну смешно. На руке ведь кольчуга. Больно должно быть получилось. Обозвав всех Schweinehund свинячьими собаками, барон не успокоился и стал пальцем тыкать во всех подряд.

— Pfaffe (церковник хренов) ты чего тут блеешь⁈ — фух, фух.

— А ты сестрица in der Scheisse sitzen (сиди в говне)! — фух, фух.

Иоганну досталось только Himmeldonnerwetter! (чёрт возьми!).

Последним палец ткнулся в окровавленную физиономию Киселя.

— Speichellecker (подлиза). Мы с тобой встретимся. Через три дня бьёмся на мечах. Я приеду.

После этого Генрих фон Лаутенберг бросил своим, чтобы садились на коней и подошёл к своему дестриэ. Двое кутилье взгромоздили помятую консервную банку на огромного коня и тоже стали карабкаться на своих пегасов. Иоганн смотрел и глазам своим не верил. И пары минут не прошло, как семеро всадников запылили по дороге на запад. Не запад и пыль ни при чём. Они оставили… забыли… бросили того воина с повреждённым коленом. А он не может встать. Лежит и скулит. Свернулся в эмбриона, держится за повреждённую конечность и скулит, как больная собака. Нет, чтобы крикнуть:

— Эй, хер, меня-то забыли! Подсадите меня на Пегаску!

А эти⁈ Собрата по оружию бросили. Собутыльника. А как же русские своих не бросают. Не русский? Не, ну не до такой же степени. Блондин. Высокий. Чем не русский? Прусский?

— Ты чей будешь, холоп? — подошёл к нему Иоганн, — это на русском, а по-немецки спросил:

— К лекарю надо? Знаешь, где здесь есть? Не в Риге, здесь в пригороде?

— У-у-у, — не очень информативно ответил ему покалеченный.

— Понятно. Святой отец, его к лекарю надо, вы тут парень свой, не знаете, где здесь найти знахаря какого или знахарку?

— Иоганн, бес в тебя вернулся. Что ты натворил? Это ужасно. Что теперь будет? Это ужасно! Прости меня, Дева Мария! Раненый? На постоялом дворе есть пристрой. Вон он. Там живёт лекарь. Давайте отнесём его туда. Что ты наделал, Иоганн⁈ Что наделал⁈

Петерс и Георг подхватили кутилье под мышки и поволокли в сторону пристроя этого. Оттуда уже вышел эскулап. На нём не было белого халата с красным крестом на груди. Белого чепчика тоже. Вообще не было халата и чепчика, мужчина был по пояс голым, правда обилие шерсти делало это почти незаметным. В рыжий свитер крупной вязки одет.

Нога болезного при транспортировке елозила по бренной земле. Бренная была вся в кучах конского навоза и камнях. Транспортёры сами-то обходили или перешагивали препятствие, а ноги транспо… ранта, то через кучу перемахивали, то через камни и бились после подлёта о землю. Кутилье при этом голосил.

Лекарь в святая святых в доспехах воина к себе не пустил.

— Снимите всё железо. Мне ногу осмотреть надо.

— Так может только с ноги…

— Снимите, — сделал вид, что сейчас разгневается, шерстяной. Брови брежневские свёл и усы будёновские встопоршил.

Пришлось санитарам освобождать поломанного от доспехов под крики и завывание бедолаги. Вообще, он Иоганну не нравился, хоть и блондин. Боль нужно переносить молча настоящему вою, можно только порычать, да зубами ещё скрежетать. Ну, если глисты.

— Хозяин уехал, кто платить будет? — наблюдая за извлечением рака из панциря, поинтересовался ученик Гиппократа.

— Я переговорю с бароном…

— Святой отец, не хочу вас обидеть, но не больно тот барон вас слушался пять минут назад.

— А вы доспехами возьмите, — влез Иоганн.

Кутилье заорал. Может из-за того, что в это время снимали наколенник (Poleyn) с больной ноги неумелые санитары, а может потому, что доспех ему дорого обошёлся и это всё, что у него есть. Жалко. До слёз. До крика.

Событие сорок восьмое

Не, шрамы они, конечно, настоящего мужчину украшают. Всем известно. Интересно, а почему тогда ли… физи… хар… рож… «фейсомобтейбл» Киселя мужественно не смотрелась (Смотрелось). Смотрелось это как у бомжа подзаборного, подравшегося с двумя такими же за три пустых банки из-под пива и краюхи заплесневелого хлеба. Под обоими глаза… зенками дамского заступника и Speichelleckerа (подлизы) были фингалы сине-красные. Нос распух. Губы распухли. Ботексом накачали. И при попытке открыть рот видно, что двух передних зубов теперь как бы не хватает на верхней челюсти. Если Иван Фёдорович не путает, то восьмого и девятого.

— Хм, преподобный Мартин, вы уверены, что Юргену фон Кессельхуту можно доверить стать опекуном юного барона? — архиепископ чуть сощурил глаза, видимо со зрением уже проблемы, в пяти метрах плоховасто видит.