Рождение (СИ) - "Мария Птица-Кошка"

— Нет. Не то. Это — само собою разумеющееся. Предыстория. В ней я не нуждаюсь. Что двигало тобою при принятии решения? — учитель пристально взирает из тёмного уголка между толстыми стволами деревьев на растерявшегося претендента в ученики. И, хотя предводитель войска занимает, казалось бы, самое укромное положение на поляне, чудится, будто стоит в центре на пьедестале. Он не может не концентрировать всеобщее внимание на своей могучей высоченной фигуре с огромными плечами, несмотря на тонкую структуру скелета, гордой, высоко посаженной головой с большим, несколько горбатым узким носом и тёмными, как ночь, глазами.

— Я… Хочу мстить им, — невнятно попытался ещё раз молодой человек, совсем стушевавшийся под уж чрезмерно назойливым осмотром.

— Ближе. Почти понял тебя. Хочешь… крови? — перешёл на шёпот собеседник. Нгдаси поёжился в сторонке, не зная, стоит ли здесь оставаться или следует уже удалиться.

— Да, — автоматически отозвался допрашиваемый и вздрогнул от звука собственного голоса. И впрямь… Именно эта жажда терзает, пока не смыкает веки мучительный сон. Заливать почву не водой, а алой субстанцией, означающей гибель. Крушить врагов на своём пути, стирая их существование в пыль. Разрушать тех, кто стёр созданную им за долгие трудные годы видимость спокойного существования.

— Жажда крови, значит, замучила. Бывает. Не редко бывает. А… не боишься утолить? — медленно протянул Шамул. Задал вопрос обыденно, словно спрашивает, сколько лет прожил хозяин в старом доме.

— Нет.

— Уверен? Когда придёт пора сражаться, ты прольёшь много её… Пока будешь биться, будут лишь цель, скорость и кровь. И полное отсутствие шанса повернуть обратно. Но потом… потом, если тебя не остановит гибель или глубокая рана, ты увидишь, что всё не заканчивается схваткой. Потом ты разглядишь смерть, боль и страдание вокруг. Понравится ли тебе разрушение? А? Не отвечай. Сейчас — не знаешь. Вот только… Не увяло ли желание? Всё ещё хочешь овладеть искусством смерти? Тебе решать, крестьянин Ланакэн. Лишь тебе, — Аюту тяжело вздохнул, ожидая слов приведенного землепашца. Впрочем, уже знает: колебания посеять не удалось.

— Научи меня. Я прошу…

— Довольно. С завтрашнего дня ты — мой ученик. Но окончательное решение приму, оценив твой реальный талант или полное отсутствие оного. Можешь не приходить, ежели одумаешься. Но… мне кажется, я ещё увижу тебя. Посмотрим, как потянется нить судеб.

Соул поспешил вон, увлекая товарища следом. Беседа со старцем вызвала у врачевателя подлинное возмущение: лекарь привёл в ряды Сопротивления свежего бойца, а мудрец зачем-то принялся отговаривать страдальца от поспешных суждений. Конечно, упрямство в глазах Осилзского открывает непоколебимость убеждения. И всё-таки… Зачем же так бурно увещевать на первых же шагах к перемене судьбы? Столь поздно и внезапно взявшийся за оружие мирный по сути своей человек заметил уже в душе нечто неизведанное пока. Хотел лучше рассмотреть приобретённое ощущение, развить и, вместе с тем, немного измениться. Прежде Ланакэн был собою вполне доволен, но случившееся продемонстрировало: жил в придуманном мире, наслаждался шатким покоем, которого и в природе-то нет. Однако нафантазированная сказка являлась крайне привлекательной фата-морганой, разве что, как и положено любым миражам, легко растворилась при соприкосновении с действительностью. На горе, даже не соприкосновением. Реальность грубо и незатейливо раздавила миф. Растерзала в клочья суть пахаря, осторожно проросшую из наблюдений за бытом маленькой деревеньки. И оказалось нежданно-негаданно: и не было никогда ничего, а будто бы только снилось… Самым чудовищным зрелищем стало состояние души прежде счастливого семьянина. С ужасом сознаёт: вовсе не тоскует об убитой жене. Ненавидит, клянёт себя, однако сердце остаётся пугающе пустым! И никому ведь не признаешься: григстанин, лишив всего, лишь открыл собственное подлинное лицо. Именно поэтому внутри всё кипит яростью. Хочется в безумии вновь и вновь проливать кровь врагов, заливая ею бушующее в груди пламя негодования. Чудовищная опустошённость давит в виски новой свободой. Ужас случившегося развеял дурман открывшейся жестокостью Вселенной. Мышление под влиянием окружающего стало иным. Особенно бесит именно холодная рассудительность, легко взвешивающая все «за» и все «против», принимающая верные решения, совсем не спотыкаясь о недавнюю трагедию. Все сочувствуют, утешают… а боли нет. Должен бы от неё с ума сходить, а закатная заря не потеряла своей красочной привлекательности. Немного одиноко. И не более.

Рано утром Ланакэн тщательно оделся, подпоясался мечом, подаренным ставшим за минувшие дни ещё более близким другом — Нгдаси. Сомнений в решении нет вовсе. Словно бы Осилзский попал в стремительный поток, филигранно точно направленный, бурный, окружённый полированной поверхностью искусственных берегов. Никаких шансов выбраться. Только плыть и ждать, куда вынесет. И, скорее всего, разбиться о ещё невидимые, без особых усилий угадываемые пороги.

Аюту не уточнил: уверен ли посетитель в выборе или нет. Поприветствовал и повёл на отведённое для тренировок место.

— Что ты умеешь, я уже знаю. Тебя, при большом желании, убить может даже младенец. Соул отличный боец. Ловок, хитёр, силён, но отвратительный преподаватель. Передать собственные ощущения ему не удаётся, хоть и старается. Забудь всю ту блажь, которой от него наслушался. Я хочу узнать твои способности. Через неделю скажу результат. Но… там посмотрим, — тихо объявил Шамул, начиная занятие. Говорит крайне мало, но метко и остро, словно бы его ум, клинок и язык представляют из себя нечто единое. Бывший крестьянин никак не поймёт, как же этому гиганту удаётся проделывать столь быстро и внезапно фокусы с сияющей сталью. Новичок то и дело оказывался вновь обезоруженным. Количество синяков и ссадин растёт, а уверенность в готовности освоить знания несколько уже даже пошатнулась.

Но вот и прошёл назначенный срок. Урок затянулся. Сегодня всё не выглядит настолько жалким и бесполезным. Землепашец постепенно превращается в бойца. Его могучие руки научились за столь малый срок кое-каким секретам и ощутили оружие (подобранный старым другом клинок нынешний наставник отверг, заменив на полутораручный, ибо Ланакэн то и дело старается ухватить оружие обеими руками, словно черенок лопаты). Учитель заметил даже зарождающиеся особенности тактики своего воспитанника, например: до последнего мгновения держит лезвие безвольно опущенным к земле, словно бы и не собирается отражать предстоящую атаку. Следующее движение трудно предугадать. Осизский обладает изощрённой фантазией и не слабым интеллектом, однако, из-за своего невысокого образования и постоянной внутренней тяжбы с самим собой, груб (иной раз, прямо-таки «неотёсан», по выражению старца).

— Каковы мои успехи? Вы обещали…

— Помню-помню. Не терпится? Очень неплохие. И… ты спешишь в бой? Так? — усмехнулся предводитель.

— Я староват быть просто учеником, — признался последователь.

— Учиться поздно не бывает. Тебе — тем более. Успеешь ещё напиться кровушки. Только вот злость на себя не потушишь, — откровенно отметил мудрец. Крестьянин вздрогнул. В его светло-карих глазах вспыхнул практически испуг. Словно самые интимные мысли сумели подслушать.

— Знаю-знаю. Удивлён? Откуда? Долго искал твою суть. Месть, обида, тоска по потерянной любимой или по семье… Я всё перебрал, прежде чем разгадал причину. Ты ненавидишь григстанов за то, что показали тебе твоё настоящее лицо. Не ожидал, однако боли и страданий по утрате не испытал. Хочется ощутить себя несчастным, а не получается. И за всё это ненависть жарче жжёт с каждым днём. Ты, Ланакэн, очень любил её прежде? — Шамул говорит, будто бьёт. Коротко, чётко и ясно. Сквозь прищур очевидна серьёзность, напоминающая лезвие.

— Нет, я…

— Был привязан?

— Да. Семь лет вместе. Душа в душу…

— Привычка в привычку, — поправил старец печально.

— Я скучаю по ней! — буквально простонал Осилзский.