Расследования Графа Аверина. Комплект из 3 книг - Виктор Фламмер (Дашкевич)

Почему он так переживает сейчас? Или сказалась нервная обстановка, окружавшая его в последнее время?

Конечно, он очень переволновался и за дочь и за брата. Да и за Анонимуса, чего греха таить. Но с этим ничего не поделаешь, не пустить их в Пустошь он не мог, оставаться в неведении не хотел. У всего своя цена.

А Любава, по всей видимости, скоро «выпорхнет из гнезда». И улетит далеко-далеко, в Сибирь. У Василя почти не осталось сомнений, что молодой, но уже сделавший блестящую карьеру колдун попросит ее руки со дня на день. Отказывать Василь не собирался. Он отлично видел, как трогательно его дочь заботится о молодом человеке. И был рад, что после неудачного романа в Академии сердце Любавы вновь открылось для чувств.

А со своими чувствами он как-нибудь разберется.

В библиотеке были только ее величество и Гера.

– Я… мы с братом сможем остаться с… отцом наедине? – спросил он у императрицы.

– Я не знаю, – не очень уверенно произнесла она, – мое присутствие необходимо для того, чтобы запустить процесс. Неизвестно, нужно ли оно, чтобы его поддерживать.

Что ж, пусть так. Василь не собирался обсуждать государственные тайны или что-то очень личное. О чем он хотел поговорить? Признаться, он сам толком не знал. Спросить, почему, в отличие от брата, он не заслуживал внимания отца? Невероятно глупый вопрос. Это было очевидно, да и обиды на отца у него уже не было. У Геры совсем иная, недоступная обычному человеку жизнь и судьба.

Наконец дверь открылась.

…И перед ним предстал отец. Василь запомнил его именно таким. Порывистые движения, немного ехидное выражение лица. И взгляд. Это точно был взгляд отца, Василь ни с чем бы его не перепутал.

И даже одежда. Так отец был одет, когда они ездили в день рождения Геры фотографироваться в город. Отец с самого утра был весел и, как сейчас понимал Василь, уже немного отметил. Они встали у памятника, и отец подхватил их обоих на руки и начал крутить, прямо перед фотографом. Василю тогда сделалось очень стыдно – ведь он уже совсем взрослый! Он не позволит, чтобы его сфотографировали на руках отца!

И в результате на том фото у него получился серьезный, даже несколько сердитый вид. И именно эта фотография стоит сейчас на каминной полке.

– Ваше величество! – первым делом отец раскланялся перед императрицей. – Вы сегодня просто сияете, несмотря на то что вам пришлось пережить опасное и тяжелое приключение. Но я уверен, вы получили удовольствие.

– Я в полном восторге и сделала множество снимков! Мы обязательно обсудим наш поход, но чуть позже. Скажите, могу ли я выйти и оставить вас наедине с вашими… – императрица слегка запнулась, – сыновьями?

Василь отметил, что она тоже не совсем понимает, как относиться к стоящему перед ней. Для себя Василь решил четко – это отец. Если бы отец не хотел, чтобы его так воспринимали, то и не затеял бы эту мистификацию.

А отец с легкой полуулыбкой посмотрел на Василя и на Геру и снова повернулся к ее величеству.

– Думаю, можно попробовать. Процесс уже запущен, в прошлый раз, даже покинув библиотеку, Анонимус не сразу смог его остановить. Тем более что вы придумали восхитительное в своей простоте решение по поддержке нужного количества энергии фамильяра. Нужно будет только правильно рассчитать время, на которое хватает одной дозы.

– Да, этим мы тоже займемся. – Она встала и слегка наклонила голову.

– Тогда я вас оставлю на некоторое время.

И она вышла. А отец, улыбнувшись шире, повернулся к Василю:

– Ну здравствуй, сын. Я вижу, ты гораздо меньший скептик, чем твой младший брат.

– …Ты не видишь. Ты чувствуешь эмоции Василя через связь, – Гера скрестил на груди руки.

Отец рассмеялся:

– Конечно. Можно подумать, если бы у тебя вдруг появилась такая возможность, ты бы не стал ее использовать. Кстати, не хочешь сам проверить, насколько много во мне настоящего Аркадия? На собственном опыте? Я ведь могу тебя научить. Попробуешь, когда станешь делать своего мальчика фамильяром.

– Я подумаю. – Гера относился к происходящему слишком настороженно и серьезно. Впрочем, может быть, его беспокоило состояние Анонимуса. Сам же Василь внезапно понял, что от нервозности не осталось и следа. И что он совершенно искренне наслаждается диалогом отца и брата. Ведь Гера именно так бы и спорил с отцом, если бы тот дожил до нынешнего дня.

Отец же снова повернулся к Василю:

– Ты хотел меня о чем-то спросить? Тогда тебе лучше поторопиться. У меня сегодня еще очень много важных дел.

Василь вдруг ощутил легкий привкус горечи на языке. Даже сейчас у отца совершенно не было на него времени.

– Нет… не совсем. Просто поговорить… немного… – пробормотал он. Может, действительно не стоит тратить время на свои глупые переживания? В конце концов, каждая минута разговора забирает кучу сил у Анонимуса.

Отец посмотрел на него, слегка нахмурившись. Потом достал из внутреннего кармана плоскую коробочку, похожую на маленький портсигар. Вытряхнул оттуда капсулу и закинул в рот. Василь знал, что это. В капсулах была смешана кровь всех членов семьи. Их каким-то особым образом зачаровала Любава, и эти капсулы должны давать дополнительные силы и выносливость фамильяру.

Отец подошел и присел на край стола, оказавшись с ним лицом к лицу. И проговорил тихо:

– Я знаю, ты хочешь, чтобы я извинился. За то, что своей работе уделял гораздо больше времени, чем тебе. Больше, чем всей своей семье.

– Не всей… – вырвалось у Василя, – на Геру ты находил время. И я не в обиде. И не прошу извинений, но…

– Но хочешь их услышать, – отец улыбнулся. – Ты прав, я уделял твоему брату намного больше внимания, но лишь потому, что я понятия не имел, что мне делать с тобой. То, чему я мог тебя научить, тебе не подходило и только пугало. А я даже не знал, во что играют обычные мальчишки. Не думай, что Геру я любил больше. Просто… мне было с ним проще, понимаешь? Я не чувствовал неловкости, не боялся поступить неправильно. Но это меня не оправдывает, конечно. Поэтому я прошу у тебя прощения.

– Ты говоришь так, потому что я хочу это услышать. Верно? – спросил Василь. Ему стало отчего-то очень грустно. Нет, обиды у него действительно не было, точнее, была, но не на отца, а на то, что все так несправедливо, до боли неправильно сложилось. Всю жизнь он считал, что жизнь отца