"Современная зарубежная фантастика-2". Компиляция. Книги 1-24 - Дженн Лайонс

Робину пришлось остановиться, его душили слезы.

Виктуар схватила его за руку.

– Ох, Робин.

– Ты только представь, – сказал он. – Темнокожий отказывает английской розе. Летти не могла такого вынести. Такого унижения. – Он вытер слезы рукавом. – Поэтому она его убила.

Виктуар долго молчала. Она смотрела на разрушающийся город и размышляла. Наконец она вытащила из кармана смятый листок и сунула его Робину в ладонь.

– Это должно быть у тебя.

Робин развернул листок. Это был дагерротипный портрет их четверки, сложенный так много раз, что его крест-накрест прочертили белые линии. Но лица пропечатались четко. Летти с гордым взглядом и слегка напряженным от долгого ожидания лицом. Рами обнимает ее и Виктуар за плечи. Легкая улыбка Виктуар, ее подбородок опущен, а глаза сияют. Неуклюжая застенчивость Робина. Улыбка Рами.

Он глубоко вздохнул. В груди защемило, словно что-то сдавило ребра и сжало сердце. Он и не подозревал, что ему до сих пор так больно.

Робину хотелось разорвать портрет в клочья. Но больше у него ничего не осталось на память о Рами.

– Я и не думал, что ты его хранишь.

– Его хранила Летти, – сказала Виктуар. – Вставила в рамку. Я забрала его тем вечером, накануне вечеринки в саду. Вряд ли она заметила.

– Мы были такими юными. – Робин еще раз с удивлением посмотрел на лица. Казалось, с тех пор как они снялись на этот дагерротип, прошла целая вечность. – Мы выглядим как дети.

– Тогда мы были счастливы. – Виктуар посмотрела на портрет, обводя пальцами контуры выцветших лиц. – Я хотела его сжечь. Хотела получить удовольствие. В Оксфордском замке я все время доставала его, изучала ее лицо, пытаясь увидеть… увидеть человека, который мог так поступить с нами. Но чем больше я смотрела, тем сильнее мне… становилось ее жаль. Конечно, это ненормально, но, с ее точки зрения, это она потеряла все. Понимаешь, она ведь была так одинока. Ей нужны были только друзья, способные понять, через что она прошла. И она думала, что наконец-то нашла это в нас. – Она тяжело вздохнула. – Думаю, когда все пошло прахом, она считала, что ее предали, – так же, как и мы.

Они заметили, что Ибрагим часто что-то записывает в блокнот в кожаной обложке.

– Это хроника, – ответил он, когда ему задали вопрос. – Того, что происходит в башне. Все, о чем мы тут говорим. Все наши решения. Все идеи. Хотите что-то добавить?

– Как соавторы? – уточнил Робин.

– Я возьму у вас интервью. Расскажите, о чем вы думаете. А я запишу.

– Может, завтра.

Робин очень устал, и по какой-то причине страницы с буквами внушали ему страх.

– Я лишь хочу ничего не упустить, – сказал Ибрагим. – Я уже записал рассказы профессора Крафт и аспирантов. И просто подумал… Если все пойдет наперекосяк…

– Ты считаешь, что мы проиграем, – перебила его Виктуар.

– Я считаю, что никто не знает, чем все закончится, – ответил Ибрагим. – Но я знаю, что о нас скажут, если все закончится плохо. Когда в Париже студенты погибли на баррикадах, все называли их героями. Но если мы здесь умрем, никто не назовет нас мучениками. И я лишь хочу оставить о нас какие-то записи, чтобы нас не выставляли злодеями. – Ибрагим взглянул на Робина. – Но тебе это не нравится, да?

Робин быстро расслабил лицо. Видимо, его выдал сердитый взгляд.

– Я этого не говорил.

– Но выглядел возмущенным.

– Прости, я просто… – Робин не понимал, почему ему так трудно подобрать слова. – Наверное, мне не нравится думать о нас в прошедшем времени, ведь мы еще не добились ничего в настоящем.

– Мы добились, – возразил Ибрагим. – Мы уже вошли в историю, как злодеи или как герои – не важно. А это – наша возможность вмешаться в записи на страницах истории.

– И что там будет? – поинтересовалась Виктуар. – Широкие мазки или личные размышления?

– Все, что пожелаете. Даже что ты обычно ешь на завтрак. Чем любишь заниматься в свободное время. Но больше всего, конечно, мне интересно, как мы все здесь оказались.

– Видимо, ты хочешь узнать про «Гермес», – предположил Робин.

– Я хочу знать все, о чем вы готовы рассказать.

Робин ощутил тяжесть в груди. Ему хотелось все рассказать, сохранить на бумаге, но слова застревали в горле. Он не знал, как объяснить, что дело не в записях как таковых, а в том, что этого мало, это слишком незначительное вмешательство в исторические хроники и потому бесполезное.

Нужно было сказать так много всего. Робин не знал, с чего начать. Он никогда прежде не думал о том, что они оказались в лакуне исторических хроник и борются, в сущности, с постоянным очернением своих народов. Теперь, когда он задумался, эта пропасть выглядела непреодолимой. Слишком мало записей. Общество Гермеса не вело хроник. «Гермес» действовал по всем правилам подпольного общества, стирая собственную историю, даже когда менял историю Британии. Никто не отмечал их достижения. Никто даже не знал, кто они.

Робин размышлял о Старой библиотеке, разрушенной и разграбленной, об огромном количестве исследований, которые теперь навсегда будут заперты и спрятаны. Размышлял о том конверте, сгоревшем дотла, о десятках союзников «Гермеса», с которыми так и не получится связаться, и они могут никогда и не узнать, что случилось. Размышлял о тех годах, которые Гриффин провел за границей, борясь с системой, которая была гораздо сильнее его. Робин уже никогда не узнает всего масштаба деятельности своего брата, и это его мучило. Так много всего стерто из истории.

– Меня это пугает, – сказал он. – Не хочу, чтобы от нас осталось только то, что мы здесь сделали.

Ибрагим указал на свой блокнот.

– Тогда стоит кое-что записать.

– Хорошая мысль. – Виктуар села. – Я участвую. Задавай вопросы. Посмотрим, сможем ли мы изменить мнение будущих историков.

– А может, нас запомнят как оксфордских мучеников, – сказал Ибрагим. – И даже поставят памятник.

– Оксфордских мучеников пытали за ересь и сожгли на костре[1019], – сказал Робин.

– Да? – сверкнул глазами Ибрагим. – А разве Оксфорд сейчас не англиканский университет?

Позже Робин задумался, не охватило ли их в тот вечер общее чувство обреченности, как у сидящих в окопах солдат на войне. Ведь на улицах шла настоящая война. Вестминстерский мост пока еще не обрушился, но аварии продолжались, а дефицит товаров увеличивался. Терпение Лондона было на исходе. Общественность требовала возмездия, требовала действий в той или иной форме. И поскольку парламент не желал голосовать против вторжения в Китай, усилилось давление на армию.