"Та самая Аннушка", второй том, часть первая: "Другими путями" (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич

Пока добежал, бой закончился. Не знаю, какую численность имела эта ДРГ, но потеря двух бойцов их демотивировала. Я успел заметить, как они затаскивают тело в тот дом, где проход, и простимулировал их выстрелом, но результат уже оценить не смог. Тактическая победа осталось за мной, что вовсе не означает, что они не вернутся с подкреплением.

* * *

— Ну ты даёшь, солдат, — мрачно сказала Аннушка, разглядывая то, что осталось от эркера. — И сколько их было?

— Не успел сосчитать, извини. Но вам, блин, стоило подумать о том, что в эту дверь однажды кто-то войдёт. И это буду не я.

Мы дошли до дома с проходом. «Мы» — это я, а также Аннушка и Сеня, всё-таки прибежавшие с пистолетами наголо на выстрелы. Я даже не стал им говорить, как это глупо, потому что какой смысл. Взрослые все люди. Да и не моя это забота.

В свете фонарей кровь выглядит чёрной. Её много, кажется, я ещё кого-то зацепил напоследок. Но тел нет и оружие тоже утащили. Жаль, я бы поглядел. Не на тела, а на то, чем они так лихо разнесли мою позицию. Есть подозрение, что это какой-то двоюродный родственник моей винтовки.

— И что я могу придумать, по-твоему? — сердито огрызнулась Аннушка. — У меня гостевой доступ. Я не могу отменить тот, который давала не я. Только твой и могу отозвать! И закрыть не могу, любой, кто настроен на этот кросс-бифуркатор, пройдёт через него вне зависимости от того, рада ли я его видеть!

— Не можешь, значит? — хмыкнул я.

Я открыл дверь пыльной заброшенной кладовки, вытащил оттуда старую, но вполне крепкую швабру, упёр один её конец в пол, другой — в полотно двери.

— А если так?

— Чёрт, — сказала Аннушка с досадой. — Я дура. Какого хрена мне это в голову не пришло?

— Иногда простые решения самые лучшие, — я передал ей швабру. — Подержи. Сейчас я уйду, отзовёшь мой доступ и закроешь. Но лучше завалите её чем-нибудь или заложите кирпичом. Если дверь не открывается физически, то чёрта с два они пройдут, верно?

— А доступ-то тебе зачем закрывать?

— А вдруг меня поймают и заставят открыть? Думаю, это были не последние желающие. Я, конечно, стойкий оловянный солдатик, но зачем рисковать? Вам, корректорам, как я понимаю, дверь не особо нужна, и так свалите, через свою «Изнанку», или как там её. Кстати, почему не свалили? Я специально стрелял, чтобы дать время на эвакуацию.

— Погодь, — придержала меня за плечо Аннушка. — Не спеши. Есть разговор.

— Да мы, вроде, уже…

— Заткнись, — она снова воткнула швабру в распор, подёргала её, убедившись, что она стоит плотно, и добавила: — Пошли. Успеешь свалить. Никто там тебя не ждёт, насколько я знаю.

— Ну почему же? Мне и работу уже предложили! Обещают шикарный соцпакет.

— И кто же?

— Некий Лейхерот Теконис, слыхала про такого?

— Сам Лейх? Охренеть вообще. Тогда нам точно надо поговорить.

— Нам или тебе?

— Да хоть бы и мне. Ладно, не козлись, пошли. Виски нет, но чаю налью. Ночь на дворе, и тут, и в Библиотеке. Где ты там шарашиться будешь заполночь-то?

И я пошёл, конечно. Потому что денёк выдался утомительный. Давно мне не приходилось столько бегать и стрелять. Хотя, конечно, жаль, что виски нет. Не помешало бы.

* * *

В холле наскоро обжитого дома скучковались перепуганные корректоры. А вот Криссы нет, наверное, так и спит пьяная, где упала. Может, и хорошо, что не разбежались, а то ещё забыли бы ребёнка в панике.

— Аннушка, ну что, что там? — Джен.

— Сеня, что случилось, кто стрелял? — Ирина.

— Тихо, не галдите, — ответила Аннушка. — Лёха стрелял.

— Опять?

— Что происходит?

— На нас снова напали?

— Да когда это кончится?

— Да. Напали, — ответил всем Сеня. — Уже отбились, Лёха их шуганул.

— Тот самый Лёха, которого наша Аннушка выгнала нафиг? — ехидно прокомментировала Джен. — Он ещё тут?

— Простите, как раз уходил, — ответил я мрачно, — в дверях с ними столкнулся.

— Не-не, — ответила быстро девица, — лично мне ты совсем не мешаешь. Мне, знаете ли, даже как-то спокойнее.

— Локаль открылась, — сказала вдруг Ирина, — вы почувствовали?

— Да, — ответила Аннушка, — как раз, когда те ушли. Мы разберёмся, идите спать. Завтра на свежую голову всё обсудим.

Оставшись вдвоём, прошли на кухню. Девушка поставила красивый медный чайник на антикварную с виду, но, тем не менее, электрическую плиту.

— Сядь, — показала она на стул, — поговорим.

— Я совсем вымотался, — признался я. — Может, не надо? Брякну что-нибудь с устатку, ещё поругаемся напоследок…

Адреналин схлынул, пошёл отходняк. Навалилась апатия, голова ватная, клонит в сон.

— Ничего, надолго не задержу. Чайку попьём, и отпущу.

— Ладно, как скажешь, — я привалился к стене и прикрыл глаза.

Пока чайник закипал, сидели молча. Я ни о чём не думал, просто смотрел на люстру, в которой тускло светятся несколько больших, с поллитровую банку, ламп накаливания.

— Первым делом, — сказала Аннушка, наливая чай, — прости меня.

— За что? — удивился я.

— Я зассала. И набрехала.

— В смысле?

— На самом деле, в той перестрелке я перепугалась до усёру.

— Ну, бывает, к такому делу привычка нужна…

— Да нет, блин, не того, что пристрелят. Я большая девочка, в меня столько раз стреляли, что считать устала. Я вдруг поняла, что тебя там сейчас грохнут. Я была уверена, что грохнут. Я видела этих ребят в деле, их было дофига, шансов у тебя было ровно ноль, как ты выкрутился, вообще не понимаю…

— Повезло.

— Не перебивай! В общем, я поняла, что сейчас тебя потеряю, и сама удивилась, как мне от этого хреново стало. Пойми, солдат, я, конечно, тётка стальная, но на это у меня конкретный клин.

— На что?

— Терять тех, кто дорог. С тех пор, как отец умер, я изо всех сил избегала привязанностей, но иногда не получалось, впускала кого-то в сердце, и тогда… Я легко переношу боль, солдат. Могу руку себе ножом проткнуть, потом сама же зашить, и не вздрогну. Но боль от потерь — это другое. Она рвёт меня на части так, что я хочу сдохнуть. Это такая боль, что всё отдашь, лишь бы она не повторилась. Вот я и отдаю. Тебя. Прости.

— Я понимаю.

— Да хрен там. В такие моменты я превращаюсь в маленькую девочку, у которой умер отец, которая осталась одна во всём свете, которая в этом виновата… За эти чёртовы годы боль, от которой мои глаза посинели, не стала слабее.

— Ты не была виновата…

— Заткнись. Я знаю. Я не дура. Но той девчонке, которая выла от горя, катаясь по полу в трейлере, этого уже не объяснить. Когда вылезла из подвала и поняла, что ты жив, я чуть не сдохла. От облегчения, что боль уходит, и от ужаса, что она вернётся снова. Рано или поздно. Обязательно. Я не могу жить в вечном ожидании боли, я к чёртовой матери рехнусь от этого! Я и так не очень в адеквате, знаешь ли!

Я хотел сказать, что понимаю её, но потом подумал, что нет, вряд ли. Тогда, в детстве, она выжгла себе в душе жуткую рану, и с тех пор заботливо не давала ей зажить. Наверное, это цена за синие глаза и всё, что к ним прилагается, а может, она иначе не умеет, не знаю. Чужую боль не понять, потому что у всех она разная. Я очень горевал по родителям, но я был взрослый мужик, а не подросток нервами наружу. Пошёл в военкомат, заключил контракт, и вскоре война вышибла из меня всё. Друзья, сослуживцы, знакомые — вокруг меня постоянно умирали люди. Некоторые — у меня на руках. Некоторых я не смог спасти, и не всегда мог точно сказать, что моей вины нет. Иногда чья-то смерть становилась ценой моей ошибки, и я жил с этим дальше. Я многих похоронил. Наверняка больше, чем она, несмотря на разницу в возрасте, но это не значит, что я могу оценить её боль. Болевой порог у всех разный.