Андрей Ерпылев - Кровь и честь

Все в ней: и то, как она жевала — смолку, вероятно, и вульгарный наряд, и неряшливая прическа, — отталкивало Бежецкого.

— Где же она? — спросил он как можно ровнее, стараясь ничем не показать своего к этой «жрице любви» отношения. — Когда будет?

— А вы разве не знаете? — вылупила глаза девица.

— Чего не знаю?

— Да нет ее! Вообще нет. Теперь я тут живу.

— Уехала? — Сашино сердце сбилось с ритма.

— Ага! Уехала! — ухмыльнулась шалава, продемонстрировав золотую зубную коронку. — В ящике! Убили ее.

— Как это произошло? — Молодой человек сам удивился, что его голос звучит почти безразлично.

— А я знаю? — пожала острыми плечиками девица. — Говорят, во время обстрела накрыло. Я там не была… А не угостите барышню сигареткой, ваше благородие? — игриво подмигнула она, плотоядно глядя на пакет под мышкой у поручика. — А то столько не пила, что до сих пор голодная…

— Извините, не курю, — сухо кивнул молодой человек, поворачиваясь.

Известие о смерти первой его женщины не то чтобы выбило его из колеи — все под Богом ходим — но навеяло грусть, еще больше усугубив неважное настроение.

Но разве одна знакомая девушка у бравого офицера, бывшего гвардейца, в городе? Ха!..

Поручик осторожно, чтобы не разбудить спящую, встал и босиком, поджимая пальцы от уколов разлохматившейся циновки — не такой непотребной, как у него, но тоже далеко не новой, прошлепал к столу, заваленному объедками. Бутылка, на треть полная, занимала почетное место, но Александру мерзко было даже представить отвратительный сивушный вкус пойла, там содержащегося. «Монополька», вынесенная из «клуба», закончилась удивительно быстро, и в ход пошло все, что могло нести опьянение. Да и не первая это была «станция», где останавливался поручик на своем пути к нынешнему свинскому состоянию: в памяти мелькали смазанные лица собутыльников и собутыльниц, ни одна из которых даже близко не походила на спящую — женщину лет тридцати с миловидным, правда, лицом, которое язык не поворачивался назвать красивым. Может быть, из-за неряшливо наложенной и изрядно размазанной косметики?

Бежецкий подошел к мутноватому зеркалу, украшающему одну из стен, и вгляделся в его глубину. Туда, где стоял молодой мужчина в костюме Адама, исподлобья, тяжелым взглядом, смотрящий прямо в глаза ему, Саше.

«Неужели это я? — ошеломленно подумал молодой человек. — До чего же я дошел?..»

Тому, зазеркальному, Саше, действительно трудно было дать двадцать два года. Всклокоченные, изрядно отросшие волосы, ввалившиеся щеки, резко обозначившиеся складки у рта, небритый подбородок, синева под глазами.

«Прочь, прочь отсюда! — Он с гадливостью оглядел убогое жилище, не вызывающую симпатий женщину, с которой делил ночь и постель. — Но для начала — привести себя в порядок!..»

Он долго плескался под рычащим и фыркающим душем, с наслаждением впитывая тепловатую воду, уносящую усталость, последствия неумеренного возлияния и непонятное раздражение. К концу процедуры молодой человек чувствовал себя совсем другим. А уж когда растерся докрасна махровым полотенцем, ощутил такой прилив сил, что воспоминание о соседке по постели уже не вызывало такого отвращения, как вначале.

«Жизнь продолжается… — думал он. — С чего это я взял, что все на свете так плохо?..»

Молодой желудок требовал пищи, на ум пришел некий веселый мотивчик, и поручик не сразу понял, что в запертую дверь крошечной душевой давно уже стучат.

— Я сейчас! — весело крикнул он, выдавливая на палец зубную пасту (ну не мог он преодолеть брезгливости и воспользоваться чужой щеткой!) и остро сожалея при этом об отсутствии бритвенных принадлежностей: с двухдневной щетиной, как какой-нибудь бродяга… Фу, моветон! — Одну минуту!

Он распахнул дверь и заключил бледную хрупкую женщину (косметику она уже успела стереть или, наоборот, поправить) в объятья, мучительно пытаясь вспомнить, как же ее зовут — Лиза, Галя, Тая?..

— Сашенька, мне страшно! — прижавшись к его груди, бормотала женщина. — Что это, Сашенька?

— О чем ты, милая? — нашел офицер нейтральный выход из ситуации с алкогольным склерозом. — Чего ты?

— Разве ты не слышишь? — истерично выкрикнула ночная подруга. — Что это?!

И только теперь он понял, что мощный рык не стих даже тогда, когда он выключил воду. Давящий звук несся с улицы, из-за закрывающих окно занавесок.

«Землетрясение, что ли?..»

Одним прыжком Александр оказался у окна и распахнул шторы, не думая о, возможно, обрадованном его движением снайпере, скучающем на соседней крыше. И оторопел…

Окно квартиры безымянной до сих пор подруги выходило на проспект Бабура. Но не это волновало сейчас мужчину.

По непривычно вымершей улице, ревя моторами так, что дребезжали в окне стекла, сплошным потоком шла бронетехника: приземистые, длинноствольные громады танков, угловатые самоходные гаубицы с орудиями в походном состоянии, словно вырубленные одним топором броневездеходы, увенчанные крошечными по сравнению с массивными корпусами башенками… Все это перемежалось бесконечными колоннами крытых армейских грузовиков, и снова шли танки… Опытному взгляду не нужны были опознавательные знаки, неразличимые, кстати, под толстым слоем пыли — вся эта техника могла принадлежать только одной державе…

— Что это? — вывел его из прострации женский голос, и Саша понял, что созерцает грозную мощь уже чуть ли не четверть часа. — Не молчи! Что это? Это война?

— Это Россия, — ответил он. — Это — Российская империя…

— Не могу знать. — Часовой у ворот в расположение полка был сама непреклонность. — Не велено никого пускать!

Да и сам солдат в каске, бронежилете, с автоматом, с примкнутым штыком выглядел необычно. И не только своей довольно странной для «мирного» Кабула амуницией. Такая могла бы выглядеть привычно где-нибудь в горах, в Кандагаре, но никак не в столице, представить прорыв в которую сколько бы то ни было значительных сил врага нельзя было даже в горячечном сне. Но страннее всего выглядело пунцовое от свежего загара лицо солдатика — точно такое же, как было у самого Саши в первые дни его пребывания на афганской земле.

«Чертов новичок! — в сердцах чертыхнулся про себя офицер. — Выслуживается…»

— Вызови кого-нибудь из офицеров, орясина! — вспылил он. — Не видишь, что перед тобой офицер?

— Не могу знать, — упрямо твердил новобранец.

«Ну что ты будешь делать…»

Выручил Бежецкого офицер, выбравшийся из подкатившего к воротам армейского вездехода: тоже в толком необмятой еще полевой форме. Слава богу, не в каске, а в обычном кепи. Но весь перепоясанный ремнями. А на поясе его Саша разглядел знакомый до боли «федоров».

— С кем имею честь? — спросил поручик, когда офицеры обменялись положенными приветствиями, с ног до головы изучая одетого не совсем по уставу незнакомца.

— Поручик Бежецкий, — представился Александр, демонстрируя папку. — Выписан из госпиталя и следую в свою часть. Которая располагается здесь.

— Вы ошибаетесь, — покачал головой офицер. — Здесь располагается моя часть — Восемнадцатый Екатеринбургский пехотный полк, а всех наших офицеров я знаю в лицо.

— А где же драгуны?

— Понятия не имею, — пожал плечами поручик. — Вероятно, вам это могут сообщить в штабе. А мне позвольте откланяться — служба-с…

Бежецкий остался снова один на один со злорадно ухмыляющимся часовым.

«Черт те что! — поручик тяжело переживал свое бессилие. — В штаб? Позорище… Собственную часть потерял…»

И Саша зашагал в сторону «сеттльмента»: он хорошо знал, где живет Грум-Гржимайло…

— А-а-а, поручик! Проходите, проходите… Кстати, поможете…

Квартира полковника, ранее выглядевшая островком России посреди азиатчины, теперь напоминала поле боя. Вся заставленная коробками, свертками, заваленная мятой бумагой, рулонами клейкой ленты и прочими упаковочными материалами, она походила на что угодно, только не на жилище российского офицера.

— Берите вот эти вазы и обматывайте бумагой. — В руки Бежецкого лег огромный рулон бумажных полотенец. — Не дай бог поколются в дороге — Люсенька мне этого не простит!

— А где ваша хозяюшка? — поинтересовался Саша, стараясь наматывать бумагу как можно аккуратнее, хотя получалось неважно: она плохо держалась на гладкой поверхности фарфора.

— В России голубушка моя, — вздохнул полковник, запихивая последний комок бумаги в большой фанерный ящик и водружая на него крышку. — Вчера звонила. Верите — нет, Саша, а я вот жду не дождусь, когда снова с ней увижусь. Тридцать лет прожили душа в душу, последние пятнадцать — неразлучно. Тут и день врозь вечностью покажется…

— Отчего же она вас покинула, Петр Михайлович? Неужели здоровье?