"Современная зарубежная фантастика-2". Компиляция. Книги 1-24 - Дженн Лайонс

первого мусульманина из Бенгалии, который разбогател в Англии. Он женился на белой ирландке. И владел в Лондоне собственностью. И знаешь, как у него получилось? Он открыл ресторан, но прогорел, и тогда решил наняться дворецким или камердинером, но ничего не вышло. А потом ему пришла в голову блестящая мысль открыть в Брайтоне парную, где принимают ванны с пеной. – Рами хихикнул. – «Целительный пар! Массаж индийскими маслами! Он излечивает астму и ревматизм, и даже паралич». Конечно, мы знали, что это не так. Но Дину Магомеду нужно было только объявить себя целителем, убедить всех в магических свойствах восточной медицины, и публика начала есть у него с рук. О чем это говорит, Птах? Если о тебе сочиняют россказни, используй их в своих интересах. Англичане никогда не будут считать меня красавцем, но, если я впишусь в их фантазии, пусть хотя бы думают, будто я принц.

В этом была разница между ними. Приехав в Лондон, Робин пытался не высовываться и ассимилироваться в местное общество, замаскировать свою инаковость. Он думал, что чем незаметнее станет, тем меньше будет привлекать внимания. Но у Рами не было другого выхода, кроме как выделяться, и он решил сверкать. Выделиться по максимуму. Робин находил его потрясающим и даже немного побаивался.

– Мирза и правда означает «принц»? – спросил Робин, услышав, как Рами в третий раз объявил это очередному лавочнику.

– Конечно. Ну, вообще-то, это титул, происходящий от персидского «эмирзаде», но довольно близко к принцу.

– Значит, ты…

– Нет, – отрезал Рами. – Ну, может, когда-то. В общем, это семейное предание. Отец говорит, что мы были аристократами при дворе Моголов, что-то в этом роде. Но то было давно.

– И что случилось?

Рами окинул его долгим взглядом.

– Британцы, Птах. Не тупи.

Тем вечером они потратили огромную сумму на корзину с хлебом, сыром и сладким виноградом, которую взяли в Южный парк на востоке территории колледжа, и устроили пикник. Они нашли тихое местечко у небольшой рощицы, достаточно уединенное, чтобы Рами мог помолиться на закате, и сели на траву, скрестив ноги, отрывали хлеб прямо руками и расспрашивали друг друга о жизни с трепетом мальчишек, которые много лет считали, что никогда не найдут подобного себе.

Рами очень быстро догадался, что профессор Ловелл – отец Робина.

– Как пить дать. Иначе зачем он так уклончив? И откуда еще он мог знать твою маму? Он знает, что ты в курсе, или до сих пор пытается это скрывать?

Робина тревожила его прямота. Он привык обходить стороной эту тему, и ему странно было слышать такие откровения.

– Не знаю. В смысле, все эти подробности.

– Хм. Он похож на тебя?

– Немного, мне кажется. Он преподает здесь восточные языки, ты наверняка с ним еще встретишься.

– Ты никогда его об этом не спрашивал?

– Даже не пытался, – сказал Робин. – Я… Я не знаю, что он ответит. – Нет, это неправда. – То есть вряд ли он вообще ответит.

Они были знакомы всего один день, но Рами уже научился читать выражение лица Робина и благоразумно не стал напирать.

Рами гораздо откровеннее рассказывал о своем прошлом. Первые тринадцать лет жизни он провел в Калькутте, у него было три младшие сестры, а семья прислуживала богатому набобу по имени сэр Хорас Уилсон. Следующие четыре года он жил в Йоркшире, в сельском поместье, пытаясь произвести впечатление на Уилсона чтением на древнегреческом и латыни и стараясь не выцарапать ему глаза от скуки.

– Тебе повезло получить образование в Лондоне, – сказал Рами. – Ты хотя бы мог куда-нибудь сходить на выходных. А я торчал все детство среди холмов и болот, и вокруг никого моложе сорока. Ты когда-нибудь видел короля?

Еще один талант Рами – так резко перескакивать на другую тему, что Робин с трудом за ним поспевал.

– Вильгельма? Нет, он редко появлялся на публике. В особенности в последнее время, когда приняли Фабричный акт и Законы о бедных, после которых реформаторы устроили уличные беспорядки и выходить стало небезопасно.

– Реформаторы… – с тоской повторил Рами. – Повезло тебе. А в Йоркшире самые значительные события – пара свадеб. Иногда курица сбежит из курятника.

– Но я все равно не принимал никакого участия в событиях, – сказал Робин. – Честно говоря, мои дни были довольно монотонными. Бесконечная зубрежка для подготовки к поступлению сюда.

– Но теперь ты здесь.

– Выпьем за это.

Робин со вздохом откинулся назад. Рами протянул ему чашку со смесью сиропа из цветков бузины с водой и медом, которую сделал лично. Они чокнулись и выпили.

С высоты Южного парка они видели весь университет, укутанный золотистым покрывалом заката. В этом свете глаза Рами сверкали, а кожа сияла, как полированная бронза. У Робина появилось дурацкое желание дотронуться, он даже поднял руку, но тут разум вернул ее на место.

Рами посмотрел на него. Черный локон упал ему на глаза. Робину это показалось очаровательным.

– Все нормально?

Робин откинулся на локтях и обратил взгляд на город. Наверное, профессор Ловелл прав. Это самое прекрасное место на земле.

– Все прекрасно, – ответил он. – Просто идеально.

На выходных заселились и другие жильцы дома номер четыре по Мэгпай-лейн. Но они не обучались в Институте перевода. Колин Торнхилл, пылкий будущий юрист, который всегда говорил только о себе, причем длинными абзацами; Билл Джеймсон, приветливый рыжий парень, который учился на хирурга и, похоже, постоянно волновался о ценах на все; а в конце коридора поселились близнецы Эдгар и Эдвард Шарпы, второкурсники, получавшие классическое образование, хотя, как они объявляли на каждом углу, больше хотели «обзавестись нужными знакомствами, пока не вступят в наследство».

Однажды субботним вечером все собрались в прилегающей к кухне общей комнате, чтобы выпить. Когда вошли Робин и Рами, Билл, Колин и Шарпы уже сидели за низким столом. Хотя их пригласили к девяти, пирушка явно шла какое-то время: пол был засыпан пустыми бутылками, а братья Шарпы привалились друг к другу, совершенно пьяные.

Колин разглагольствовал о различиях в студенческих мантиях.

– По одежде можно узнать о человеке все, – с важным видом заявил он. У него был своеобразный, подозрительно подчеркнутый акцент, происхождение которого Робин не мог определить, но звучал он неприятно. – Мантия бакалавра чуть собрана у локтя. Мантия студентов-джентльменов – шелковая, и рукава на завязках. Мантия простых студентов – без рукавов, с завязками у плеча, а служащих можно отличить от студентов, потому что у их мантий нет завязок и на шляпах нет кисточек…

– Боже мой, – сказал Рами и сел. – И он говорит об этом все это время?

– По меньшей мере десять