Андрей Лазарчук - 78. Параграф (журнальный вариант)

– Лиса!

Оборачивается с неудовольствием. Она оттирает морду Скифа. Сейчас она его погонит в душ… Погнала.

– Чего тебе?

– Твои пилюли от лишнего сала - они с эфедрином?

– Да.

– Дай парочку. А то уже ноги не ходят.

– Допинг-контроль тебя завалит.

– А хрен бы с ним, всё равно скоро на пенсию. У тебя их там ещё много?

Она взмахивает пеналом. В пенале стучит, но не обильно.

– На наш век хватит.

Эфедрин и правда понадобился бы мне, но я засовываю себя в тесное тёмное нутро «душевой кабинки». Агрегат тихонько гудит невыключенный. Высыпаю содержимое в приёмник. Звук чуть меняется. На дисплейчике возникают цифры. Потом - комментарии. Сырьё имеет примеси и поэтому должно быть очищено. До конца процесса осталось… осталось… - крутятся нарисованные стрелки часов. - Осталось двадцать шесть минут.

Ну что ж. Я успею убить Фестиваля и вернуться. 

103.

– Что ты там делаешь? - ко мне заглянула Лиса. Она подозрительна. В смысле, она меня подозревает. В чём-то. Всё равно в чём.

– Да вот, решил проверить пока одну идею, - сказал я. - Кстати, если тебе не жалко той дури, как его… «стрип-шоу» что ли… всыпь-ка её вон туда. Только капсулки расковыряй.

– Зачем?

– Док нёс какую-то пургу, вот я и решил проверить. Любопытства ради. Давай сыпь пока, а я схожу разомнусь.

– Хочешь перерезать глотку маленькому засранцу?

– Нет, просто пристрелить. 

104.

Каждый оставил при себе то лёгкое оружие, с которым пошёл на операцию: я - две «Гюрзы», а Фестиваль - АКСУ. Мы пожали друг другу руки, вышли из лабораторного блока, перешли в жилой и тут разбрелись: я направился к спортзалу, а он - к столовой.

Крысобоязнь у Феста волшебным образом исчезла.

Потом погас свет. Похоже, Фест прихватил с собой ноктоскоп. А кроме того, он прихватил дистанционный терминал интеркома. Я услышал щелчок, а потом хихиканье этого паршивца. Звук шёл из-под потолка.

– Слушай, Гудвин, ты ведь всё знаешь. А мне Спама об этом спрашивать было ну совсем… не того. У него же ножичек в руках был. Маленький такой. Но очень острый.

– И что?

– Как ты думаешь, они с Любой спят, взявшись за руки? Или как ложечки?

– Я тебе загадку встречную загадаю, - сказал я, пропихивая свои щупальца в коридоры, переходы и вентиляционные колодцы. Их было чертовски много, больше, чем могло показаться. - Почему крокодилы, живущие в реке Лимпопо, гораздо длиннее, чем крокодилы, живущие в реке Иордан?

– Э-э… - он даже остановился, по крайней мере, я перестал слышать по интеркому его шаги. - А они длиннее? - Намного длиннее.

– Лимпопо, Лимпопо, Лимпопо… (шаги заклацали снова; где это он идёт, по какой лестнице?..) - Это в Африке?

– В Африке.

– А в Африке, а в Африке, на жаркой Лимпопо лежит и плачет в

Африке несчастный гиппопо. Любовь и страсть в глазах его, тоска в изгибе губ…

Я услышал (уже не понимая, по интеркому ли - или с помощью моих распластанных повсюду щупальцев) мягкий щелчок предохранителя и понял, что Фест видит меня, а видеть меня он мог только с одного места, сквозь решётку вентиляции в торце коридора, как раз за моей спиной.

Я сделал движение корпусом вправо, а сам шагнул влево, в дверную нишу. Это было что-то вроде кладовки.

Фест не выстрелил. Я снова услышал движение предохранителя.

– Так что насчёт загадки? - спросил я.

– А в Иордане вообще-то водятся крокодилы?

– Водятся. Но они короче, чем те, которые в Лимпопо.

– А бегемоты?

– Тоже короче.

– Интересная речка.

– Уссышься, до чего интересная.

В стенке кладовки была железная дверь, и я подбирал к ней ключ. По плану, за этой дверью должны быть очистные сооружения.

Дверь открылась, потянуло затхлостью, но не вонью, как можно было ожидать. Пахло, как в давно не проветриваемом сыроватом гардеробе, и где-то в углу стояли вёдра с половыми тряпками…

Я медленно пошёл по трапу. Справа и ниже находились три круглых бассейна, прикрытых мутно-прозрачными колпаками. Под колпаками медленно кружились с трудом различимые тёмные карусели.

– Молчишь?.- спросил я. - Сдаёшься?

– Только в смысле разгадки..

– Это потому, обезьяна, что в реке Иордан водятся только обрезанные крокодилы.

Фест-заржал. Под это ржание я встал на перила трапа, дотянулся до решётки вентиляции и подтянулся, повиснув на ней. Вогнал носок ботинка между прутьями. Фест как раз отсмеялся…

Универсальным инструментом я открутил все гайки, кроме одной, верхней левой, на которой решётки и повисла. Аккуратно, не слишком шумя, перенёс своё тело в канал. Там было очень пыльно.

(Фест «активизировался» позже меня, и он ещё не всё знал и не очень ориентировался в своих новых возможностях. Он полагал, что стал очень умным, хитрым и чертовски коварным, и становился всё более умным каждую минуту, и поэтому вот решился на обрезание, чтобы потянуть время и стать ещё умнее, да только ползать ему сейчас трудновато… Он залез в вентиляционную камеру, там можно стоять, а я к нему именно подползал, и в этом было одно из моих преимуществ…)

– А почему ты меня так хотел шлёпнуть, командир?

– Шлёпнуть? Не хотел, нет. Это другое…

– Другое?

– Ну да. Рассматривай это как быстрое повышение по службе.

– Спешка нужна только когда? При ловле блох да при ебле офицерских жён.

– В смысле - раньше начнёшь, раньше кончишь?

– Жизнь без спешки летит слишком быстро, командир. Ты не слышал, кто-нибудь замечал, как она кончается?

– Вот ты мне сейчас и расскажешь…

– Кстати, командир! Наконец-то ученые открыли секрет долголетия ежей. Оказывается, никакого секрета нет. Да и живут они, собственно, не долго…

Иногда склонность к старым, проверенным временем вещам очень помогает. Объясняю: современные гранаты, что РГО, что БЩГ, взрываются при ударе о препятствие. А старенькие РГД-5 просто через четыре секунды после того, как отскочит предохранительная скоба. Так вот, если бы я запасся не антиквариатом, а модерном, то сейчас пролетал бы, как фанера: мне нужно было катнуть гранату по каналу, как бильярдный шар: от двух бортов в лузу - канал здесь изгибался под прямым углом, и за углом Фест меня ждал.

А кроме того, он сделал ставку на технику, поэтому уши его были закрыты наушниками, а руки заняты пультом интеркома; я же старательно направлял голос назад (учили нас когда-то и сценической речи, и было дело - старик Куценко тащил меня на профессиональную сцену, да вот не срослось) - в результате Фесту казалось, что я всё ещё где-то там, в зале очистных сооружений, возможно, вожусь с вентиляционной решёткой. Хорошо, что я не бросил гранату, а быстренько «прощупал» то место, куда она должна была попасть. Феста там не было, был только пульт и пищащий брелок (один из переносных терминалов интеркома, его Фест подобрал где-то в жилых помещениях или вообще снял с трупа, он прихватывал всё блестящее, как сорока или как цыганка; вот, пригодилось).

Отлично. Я быстро, уже не таясь, переместился на то место, откуда недавно убрался Фест.

Где же он сам?

– Ты ведь всё ещё рассчитываешь смыться отсюда, Фест, - сказал я: Мой голос разнёсся по всем точкам громкой связи бытового отсека.

– Но как? И зачем? Нам в лучшем случае осталось двенадцать часов жизни и часов восемь сознания. На что же ты рассчитываешь?

На пульте слабо мигнул один из огоньков.

– Ровно на то же самое, на что и ты, командир. Ты ведь тоже намерен выжить.

– Не понимаю, - сказал я.

– Набрасываю схему, - сказал Фест, заворачивая куда-то за угол. - Идея с пуском ракет была дурной, признаю. Но. Берётся кусок чего-то, содержащего вирус. А лучше - берётся живая крыска. Берётся она подмышку. Крыска - под мышку. Под другую мышку берётся агрегат, который стоит в углу. Всё это вместе со мной выдвигается на поверхность, начальству даётся сигнал…

– Знаешь, Фест, - сказал я, - ты какой-то странный. Умный, а дурак. Если это было возможно - почему док этим не воспользовался?

– А он не настоящий, командир. Он - как в том кине про чужого. Помнишь кино?

– Это где всех съели?

– Ага. Вот я и понял: наш док - тоже типа терминатор. Он потом оживёт. Ты обратил внимание: все нормальные люди в голову себе палят, а он - в грудную клетку?

– Профессионал, знает, куда бить. Нет, Фестиваль, тут другое… Ты не задумывался, почему так чётко собрали нашу группу - именно тех, кто тогда в доме был или около? Хряп и Гризли в холодке валялись, их и не включили в состав.

– А Соболь?

– Про Соболя я долго думал. Как по-твоему, что это он всё время где-то вне поля зрения оказывался? И до операции, и после? А на операции - в самом центре?