Царства смерти - Кристофер Руоккио

же серого цвета, как и сама планета. Белые облака сочетались с белым снегом. Над нами нависал один из куполов; его черный скелет как будто принуждал сами небеса к порядку. Совсем не похоже на Вечный Город.

– Надеть шлемы! – скомандовал Паллино, возглавлявший нашу скромную процессию.

Я щелкнул переключателем, и мой шлем появился из воротникового отсека доспеха. Раскрывшись, он с ювелирной точностью сложился вокруг моей головы. У остальных шлемы были обычные, надевались отдельно. Я услышал, как загудели герметизаторы и засвистел воздух, перегоняемый внутри скафандра. Лицо Тора Варро спряталось под безликой маской из черного стекла. Поверх черного комбинезона он надел зеленую робу схоласта. Шлем Валки был похожим, из черного алюмостекла и стали, с набивной подкладкой, а вот доспех больше напоминал мой: поверх алой туники она надела нагрудник в виде женского торса с такой же, как у меня, эмблемой – пентаклем и трезубцем. Валка не была солдатом и поэтому не носила птеруг, наручей и поножей. Ее левый рукав был покрыт точной копией фрактального узора saylash – ее клановой татуировки, черной на черном.

Она давно так не наряжалась, и я не смог сдержать улыбки. На поясе у нее висел старый тавросианский служебный револьвер, частично скрытый коротким плащом – таким же, как у меня.

Два сапога пара.

– Шлемы на месте? – спросил по рации Паллино.

Закончив инспекцию, он обратился к пилоту:

– Начинайте выравнивание давления.

Шаттл с громким шипением выпустил воздух, чтобы привести атмосферу внутри в равновесие с той, что царила снаружи. Мгновение спустя люк открылся, превратившись в трап. Солдаты в белых имперских доспехах один за другим начали выходить, высоко держа острые копья. На их фоне унылые серые стражи Содружества выглядели убого. За солдатами вышел Варро, затем Бандит и Паллино, за ними – мы с Валкой в сопровождении группы тяжелобронированных гоплитов, составлявших основу нашей охраны.

Нам было предписано без остановки пересечь посадочную площадку и подойти к низкому широкому ангару, отстоявшему от нас на сто пятьдесят ярдов. Не знаю, почему нам не разрешили завести шаттл прямо в ангар. Возможно, в Содружестве хотели показать свое превосходство, заставив нас маршировать.

Лотрианские солдаты приветственно вскинули копья. Их было, наверное, человек двести, все в медалях и галунах.

– Никак лучших бойцов прислали? – заметил Паллино шепотом по отдельному каналу связи.

Дул слабый ветерок, почти неощутимый и едва колыхавший наши с Валкой тяжелые плащи.

– Никогда не видел столько заслуженных людей в одном месте, – ответил ему Варро.

– Хотят произвести впечатление, – сказал я.

Однако даже за блеском солдатских наград от нас не укрылось запущенное состояние космодрома.

Над прямоугольным коньком ангара находился барельеф, изображавший работающих рука об руку лотрианцев. Они приближались друг к другу с двух сторон на фоне выгравированной книги. Их позы были статичными, механическими, топорными, а на лицах одновременно читались почти гротескная радость и целеустремленность – неестественное сочетание эмоций, которого я никогда не встречал у живых людей.

– «Лотриада»? – качнула головой Валка в сторону книги.

– Да, – кивнул я в ответ. – Говорят, ее изображения здесь повсюду.

«Лотриада» считалась основой основ Содружества. Она была больше чем свод законов, чем священное писание; в ней содержался перечень разрешенных высказываний, фраз и мыслей, которые с позволения Великого конклава могли использовать люди. Говорят, что когда-то жители Содружества могли изъясняться свободно. Но члены партии все усиливали и усиливали контроль, сокращали словари, выбрасывая опасные и «ненужные» слова. В конце концов под запрет попали даже имена собственные и прочие слова, благодаря которым одного человека можно было отличить от другого, ибо различия, как считалось здесь, лишь подчеркивают неравенство. В то время как в тавросианских кланах опасались предвзятости в отношении того или иного партнера в вопросах любви и брака, в Содружестве боялись предвзятости в целом.

Со временем словари вообще перестали печатать. Вместо них издавали даже не списки разрешенных слов, а списки разрешенных мыслей. Оставался всего один способ сказать, что ты голоден или что тебе больно. Один способ попросить о помощи или обратиться к товарищу. Язык заменили идеологически верные фразы вроде иероглифов, которые больше никогда не менялись.

По крайней мере, так нам рассказывали, и мы в это верили.

Мы прошли под барельефом, и стальные двери с грохотом сдвинулись за нами, закрыв бледно-желтушное солнце. Свет плоских потолочных ламп был абсолютно бесцветным. Индикаторы периферийного зрения указали мне, что воздух искусственно закачивался в похожий на пещеру ангар. Я увидел, как впереди за платформой открылась дверь, откуда появился мужчина в сером костюме без опознавательных знаков, сопровождаемый невзрачными охранниками в черных доспехах.

Когда мы приблизились к платформе, мужчина в сером поднял руку.

– Dilijatja vatajema, – обратился он к нам на горловом лотрианском языке. «Уважаемая делегация». – От имени конклава уполномоченный приветствует делегацию Соларианской империи на Падмураке и в Народном городе.

Я обратил внимание на наушник, который носил человек, и решил, что реплики ему сообщали специальные советники, а то и вовсе само устройство, чтобы тот не отходил от протокола.

В ответ я поклонился. Мне стало любопытно, и я решил заговорить на галстани:

– Благодарю за теплый прием, представитель. Я лорд Адриан Марло из дома Марло-Виктории, апостол его величества императора Вильгельма Двадцать Третьего. Мне поручено провести переговоры с вашими руководителями, председателями Великого конклава и по возможности договориться о совместном противодействии сьельсинской угрозе со взаимным соблюдением интересов наших народов.

Как я и предполагал, мужчина ответил не сразу, ожидая, пока устройство или те, кто им управлял, прослушают и переведут мои слова. Я мог бы говорить и на лотрианском, но решил, что это рискованно. Язык я в целом знал, но никогда не изучал перечень разрешенных конклавом и его министерствами фраз и поэтому не хотел бросаться сломя голову, образно выражаясь, на минное поле.

– Что хорошо для всех, хорошо для каждого, – ответил дипломат, очевидно какой-то цитатой, и слабо улыбнулся.

Мне было интересно, насколько тяжело было разговаривать с иностранцем, не связанным лотрианскими правилами общения. Я не завидовал представителю, ибо в случае критической ошибки его наверняка ждали расстрел или гильотина.

– Будем надеяться, – сказал я и, спохватившись, нажал кнопку, чтобы убрать шлем; тот разложился, словно ниппонская бумажная скульптура. – Вы член конклава?

Дипломат помотал головой:

– Каждый служит на благо народа в меру своих способностей. Даже малый вклад на благо народа несет пользу всем.

Из этих слов я сделал вывод, что он не входил в конклав, однако, несомненно, был кем-то вроде логофета или старшего секретаря. Лотрианцы могли сколько угодно притворяться, что у них нет иерархии, но это не означало, что ее на