Повесть о храбром зайце - Акс Цевль

Квакер: А не зачем. Идём, ква!

Вернулись назад, под землю. На пункте остановились, зайцу заковали ноги.

Одна из жаб: Ну что, ква? Теперь не побегаешь!

Квакер: Не отвалятся лапы-то?

Одна из жаб: Не отвалятся! Раньше шарик мотали, а теперь вот пластинка с дырками, ква. Это как в трусах приспущенных ходить, ква-ха-ха! Только трусы из металла.

Квакер: Ладно, ква. До вечера!

Одна из жаб: Давай, ква ква, расскажешь потом.

Квакер: Да было бы что!

Поднялись обратно в музей. Стало ещё шумнее, на улице опять играли песни, кричали пламенные речи, ура, и ура, и ура… «… и так видимо до завтра». Прошли по серии коридоров, поднялись на (последний) третий этаж, вышли на балкон. «А, тут раньше оперу смотрели!»

Квакер: Вот тут мы и будем лицезреть «истории капризы». Это хорошее место, ква. Тут много балконов – полукругом в рядок, ква – но этот лучший. Точно, ква. Потом будет всё забито, ква.

Заяц: Заковали значит, чтобы из окна не выпрыгнул?

Квакер: Прыгнуть ты можешь, ква. Хоть сейчас. Убежать не можешь.

Заяц: Это да.

Квакер: А знаешь, ква, зачем ты тут?

Заяц: Нет.

Квакер: Мне прокурор сказал, мол, «пусть посмотрит на царя своего в последний раз». Это тебе подарок. Насколько я понимаю прощальный.

Заяц: За что подарок-то?

Квакер: Промолчал же, ква. Не сказал про пытки. А вот в остальном ты… неправильный выбор сделал.

Заяц: Может быть.

Квакер: Хочешь совет, ква?

Заяц: Хочу.

Квакер: Не спи этой ночью. И вообще не спи. Лучше спи тут. Час или два ещё ждать.

Заяц: Ну тогда… спасибо.

Квакер: Вот у стенки, ква. На солнышке.

Заяц сел на указанное место. Прислонился к стенке. Закрыл глаз.

Квакер: Ты не думай, что я друг тебе, ква. Просто… Я хотел бы быть твоим врагом, а не твоим истязателем.

Заяц: Даст Бог лесной, ещё сразимся.

Квакер: Я не верю в Бога.

Заяц: Значит ты уже проиграл.

Квакер: Ква-ха-ха! Ква-ха-ха! Спи, давай.

Заяц лёг на бок и заснул почти моментально. В камере с дикобразом он толком и не спал. Мрачное предчувствие некого кровавого исхода не покидало его ни на секунду. Вопрос был один: когда? Теперь же всё прояснилось. «Наступила определённость». «Покой…»

Покой продлился недолго. Спать под уже осточертевшие раздольерские гимны было просто невозможно. То и дело орали в матюгальники какие-то бессмысленные заклинания. Стучали барабаны, заяц вздрагивал и резался о свои кандалы.

Наконец дождались: началось. Квакер подозвал зайца к краю балкона, к высокой балюстраде с волнистой перилой – «отсюда раньше выглядывали морды с биноклями и лапы с веерами». «А там внизу все лучшие артисты играли примерно такие же сцены. Точно так же казнили кого-то и объявляли о победе точно так же. А зрители смотрели и мечтали. Вот теперь сбывается мечта. Теперь казнь будет настоящей, теперь кровь будет настоящей, смерть будет настоящей. Каждый будет в ней соучастник. Каждый свидетель и судья. Каждый – убийца.»

По началу заяц видел только головы и флаги. Бушевали, гремели, расходились и собирались – как настоящие большие волны в шторм. Потом загудели трубы. Флаги и головы стали теснить по сторонам арены. «Ага, вот они, бойцы!» Показались жабы в доспехах со звёздами. Как корабль прорубали себе путь, мотали дубинками и ослепляли фонарями. «А вот и процессия!»

Квакер: Прокурор идёт, ква. Щас и царя твоего увидим.

За группой Волканяна плёлся медведь, закованный так же, как и заяц. За ним четверо с дубинами, высокими щитами. Щитами прикрывали именно медведя – толпа разорвала бы его в клочья, дай ей такую возможность.

Стена жабья с трудом удерживала агрессивных зрителей – готовы были плохо, невыученны, неслаженны. «Видно, что все новые. Ни один в армии не служил. Эх…»

Разогнали наиболее дерзкую часть толпы с арены, поставили сброшенные ранее ограждения. Показался эшафот – низкий, в две ступени, «значит будут рубить». Палач в красном балахоне и маске без черт. Стоит как каменный, не двигается.

Квакер: Палач, ква. Это Квакевич. Он хорош. Ты его знаешь.

«Разве?»

Процессия добралась до арены. Поднялись на эшафот. Каждый занял своё место.

Волканяну передали свиток. Застучали барабаны, загудели трубы, жабьи рыцари застучали в доспехи. В первый раз им удалось перешуметь толпу. «Сейчас будет прочтён приговор.» Это поняли, умолкли, стали ждать.

Волканян сорвал печать, раскрыл свиток и почти без акцента прочёл:

Волканян: Именами великого раздолья, нашей великой страны, её отцов и сынов, верных и неподкупных, подсудимый Медведь Медведьевич Медведев (известный в старом мире как Медведь VI) приговаривается к смертной казни через… отрубание головы!

Волканян собирался читать и дальше, но его уже не было слышно. Низкий голос его тонул в безудержном гвалте толпы. Они ведь «так долго сдерживались», а теперь их прорвало. Стали шатать ограждения, кто-то даже бросался на жаб. Только один теперь мог остановить их, только один из всех обладал такой силой. Он вышел к ним.

Волков, окружённый со всех сторон своей свитой, едва поспевавшей за ним, вышел на арену, запрыгнул на эшафот. Он проигнорировал Волканяна, подавшегося к нему, встал прямо перед медведем. Он стоял и смотрел на него. Не двигаясь, и наверное ничего не говоря. Медведь поднял голову и они встретились глазами. Минуту, а может быть и больше они стояли и смотрели друг на друга. Победитель и проигравший. Председатель центрального комитета раздолья и последний царь леса.

Толпа утихла. Показалось наверно, что они говорят или хотят говорить – пытались расслышать, но вслух не было произнесено ни слова. Они молчали. Они смотрели.

Волканян: Паследние слова? (Решил прервать «историческую сцену» Волканян)

Волков: А как же! (Ответил Волков, развернулся к толпе) Ну что, товаррищи ррраздольерры! Послушаем последнее слово царря усопшей монаррхии?

Толпа кричала по-разному.

Волков: Послушаем, послушаем! Мы собственные тррадиции чтим. Прригоррённый имеет прраво на слово последнее, кем бы он ни был. Так, пррокуррорр?

Волканян: Всё верна, председатэл!

Волков: Тогда говорри! Скажи своему нарроду парру ласковых в последний рраз!

Волков спрыгнул с эшафота, вернулся к своей свите. Только сейчас среди них заяц заметил заю. Там же были другие волки – Волченко, обвешанный оружием, юнный Волкер и Волкошвили в новой (неизвестной зайцу) форме, чуть в стороне от всех. Волканян тоже спрыгнул и встал рядом со своим вождём.

Медведь подошёл к краю эшафота. К собственному удивлению, толпа замерла. Поняли сейчас, что важно услышать это «последнее слово» ушедшей эпохи. Об этом со смехом и издёвками будут рассказывать детям. Когда-нибудь это станет очень мешно. И может быть – только может быть – это когда-нибудь станет грустно.

Медведь: Благодарю вас. Я… я хотел… я писал свою последнюю речь. В своей камере, понимаешь. Я помню её наизусть, но сейчас я вижу, что… к последней речи в жизни подготовиться нельзя. Всё, что казалось мне беспредельно важным, оно так и осталось беспредельно важным,