Mихаил Ахманов - Тень Земли

– А что еще рассказывали? Сколько людей на ферме? Кто спит, кто караулит? Ходят ли в окрестностях патрули?

– Этого не знаю, хозяин, не бывал я на их треклятых фермах. Лучше уж в Разлом попасть! Только думаю, что народа там немало. Сами крокодильеры – они зверюшек кормят да отстреливают, а еще работники их – мясники, коптильщики, возницы, дубильщики кож… Сотня-другая наберется.

– Мы их не тронем, – сказал Саймон. – Мы – мирные ранчеро из Пустоши, едем в столицу подзаработать. Мы и в Харбохе-то не были, объехали стороной.

– Думаешь, им это интересно? – буркнул мулат и отстал. Он был прав, но Саймона вело предчувствие. Ему говорили-и отец, и Наставник, и Дейв Уокер, и другие инструкторы, – что все в мире взаимосвязано, что события цепляются друг за друга, словно ветви с колючками, и что всякий свершившийся факт порождает множество следствий, которые тоже являются фактами, корнями ветвистых деревьев, приносящих самые неожиданные плоды. Он не раз убеждался, что это – истина. На Латмерике он не отрезал пальцев капитану Меле, и в Каторжном Мире Тида тот прострелил ему плечо; на Таити он познакомился с русской девушкой, разыскал ее в Москве, переспал с ней и опоздал на монорельс в Тулу, где мог погибнуть во время взрыва на Тульском Оружейном; в Басре он заключил пари, и следствием этого стала находка – диск с дневником Сергея Невлюдова, личности столь же таинственной, сколь легендарной. Иногда связь между такими событиями прослеживалась шаг за шагом и казалась закономерной, иногда закономерность подменяли случай, удача, везение, и Саймон не мог перебросить логический мост от одного факта к другому; но, так или иначе, связь существовала, и попытка разобраться в этом являлась самой занимательной из всех возможных игр. Например, сейчас: «Парадиз» – крокодильеры – Гилмор – необходимость отыскать жилье. Извилистый овраг! И что за новым его поворотом? Только ли рыбачья хижина да лодка, на которой они поплывут по Паране?

– Гляди, хозяин, – сказал Кобелино, втянув носом воздух и брезгливо сморщившись. – Гляди! Вот там, по левую руку!

В сотне шагов от них поблескивала мокрым антрацитом водная поверхность – еще не река, а озеро или большой пруд с едва заметными контурами пологих берегов. Пруд тянулся к северу, изгибаясь широким полукольцом и окаймляя полоску суши, ровную и низкую, с трех сторон окруженную водой. Саймон, видевший в темноте немногим хуже, чем в дневное время, мог различить там мостки и постройки с плоскими кровлями, сараи, заборы, решетчатую наблюдательную вышку и прикрытые навесами столбы – между ними что-то болталось, кажется, на веревках или шестах. От этого странного поселка тянуло мерзкими ароматами, дымом, вонью гниющих отбросов и кож, мокнущих в дубильных чанах. Этот букет был так силен, что перебивал запахи мокрой травы и почвы; чудилось, что в своих блужданиях путники набрели на свалку, торчавшую гнойником на болотистой плоской равнине.

Один из навесов, озаренный тусклым светом факелов, располагался ближе к ним, метрах в тридцати – строение без стен, просто крыша на высоких кольях, между которыми подвесили балку. Балка была длинной и выдавалась над поверхностью воды, словно большое удилище; канат, свисавший с ее конца, подчеркивал сходство. На этом канате болтался невод или сеть, а в нем – что-то темное, извивающееся, как червяк, – то ли приманка, то ли огромная рыбина, которую собирались вытащить на берег. Под этим сетчатым мешком вода будто кипела, и в ней временами мелькали разверстые пасти и бурые чешуйчатые тела.

– Тапирье дерьмо! – пробормотал Пашка. – Это что ж они делают, заразы? Рыбку ловят? Сетью? Подманивают на факелы? Ну-у, ловкачи!

– Не рыба там, – мрачно заметил мулат. – Нам бы в такую рыбешку не превратиться… Поехали отсюда, хозяин! Быстрей!

– Езжайте, – распорядился Саймон. – Езжайте, я вас догоню.

Предчувствия одолевали его с прежней силой, будто невидимая ладонь толкала к этому сараю у зловонного пруда и к человеку, что корчился в мешке.

– Но ты, хозяин…

Пашка ткнул Кобелино в бок кулаком.

– Оглох, прохиндей? Брат Рикардо велел, чтоб ехали. Вот и погоняй свою клячу! Иль подсобить?

Саймон проводил их взглядом, потом свернул к навесу. Размокшая земля глухо чавкала под копытами, но дождь перестал и тучи разошлись, выпустив на небеса луну. От нее по озеру побежала дорожка – будто серебристый мост, соединивший западный берег с восточным, где стоял сарай. Под этим светом тела кайманов, мельтешивших в воде, обрели пугающую реальность, сделались выпуклыми, объемными; их было пять или шесть, они кружили под мешком, иногда задирая длинные хищные морды, и тогда Саймон слышал лязг челюстей. Сетка начинала тут же дрожать и раскачиваться, будто окутанный ею человек в смертном ужасе поджимал ноги, скрючивался, стремился вверх, цепляясь за канат.

Саймона заметили – темная фигура в широкой шляпе выступила навстречу, и хриплый бас пророкотал:

– Кого черти несут? Зверюшек хочешь подкормить, приятель? Ну, давай! У нас всякому гостю почет: лошадке – стойло и сено, тебе – озеро. Любишь купаться?

– Люблю купать, – ответил Саймон, спрыгивая с коня. Жеребец испуганно фыркнул и попятился дальше от воды.

– Купать мы и сами горазды.. – Крокодильер усмехнулся, крепкие зубы блеснули меж бородой и усами. – Щас с этой птичкой покончим, – он махнул в сторону мешка, – и будет твоя очередь. Эй, Вышибан, Бобо! Уснули, гниды? Крутите его, и в сеть! Зверюшки-то голодные, а нам еще…

Он не успел закончить – Саймон нанес удар ногой, крокодильер сложился пополам, резко выдохнув воздух, а в следующий миг очутился в воде. Чешуйчатые тела метнулись к нему, раскрылись зубастые пасти, сверкнули клыки, взмыл гибкий длинный хвост, ударил по лицу… Ни крика, ни вопля, ни стона – рептилии действовали с потрясающей быстротой. «Видно, и в самом деле голодные», – подумал Саймон.

– Эй, ты! Ты!..

Еще двое ринулись к нему, вытаскивая ножи. Один – огромный, настоящий великан ростом с Филина, другой помельче, юркий, полуголый, с татуировкой во всю грудь – свернувшийся кольцом кайман с полураскрытой пастью, из которой торчит женская голова. Юркий выбросил руку вперед, и лунный отблеск посеребрил летящее лезвие; оно неслось, вращалось, кружилось, но Саймону было уже известно, куда нацелен нож, куда вонзится острие – слева, в сердце, под пятым ребром. Хороший бросок, но Горькие Камни бросают лучше, мелькнула мысль; пальцы его сомкнулись на рукояти тяжелого ножа, лезвие вновь просвистело в воздухе, и юркий захрипел, хватаясь руками за шею.

Клинок великана уже навис над Саймоном – стальной трехгранный зуб полуметровой длины, не нож, не мачете и не «кинжал», а что-то наподобие «штыка». Перехватив запястье атакующего, он стиснул ему руку, заглянул в лицо – яростный высверк глаз обжигал злобой, пахло потом, табаком и немытым телом.

– Вот тебе-то искупаться не помешает, – пробормотал Саймон, напрягая мышцы.

Секунд пять они боролись, раскачиваясь из стороны в сторону; противник был очень силен, но все же родиной его являлась Земля, не Тайяхат. Когда-то, в детстве, Саймона звали Две Руки; это дневное имя дал ему Чочинга, и он же говорил: Рук – две, но биться ты должен так, словно их у тебя четыре. С точки зрения тайят, люди были ущербными созданиями: во-первых, у них не хватало конечностей, а во-вторых, лишь немногие имели близнеца, брата или сестру, умма или икки, тогда как для аборигенов Тайяхата это считалось явлением нормальным. Братьев у Саймона не было, но от нехватки рук он не страдал, пройдя суровую школу Чочинги: телесная мощь воина-тай соединялась в нем с гибкостью и быстротой змеи.

Трехгранный клинок повернулся вместе с запястьем крокодильера, острие ужалило шею, помедлило в ямке между ключицами и двинулось вниз. Великан простонал протяжное «ах-ха!»; глаза его остекленели, в горле что-то булькнуло, пальцы, стиснувшие рукоять клинка, разжались. Саймон сбросил его в пруд, потом швырнул туда же тело юркого и постоял минуту, с неприязнью наблюдая за пиршеством рептилий. На Тайяхате тоже были кайманы, очень похожие на земных, но шестилапые; там все зверье имело по шесть конечностей, не исключая птиц. К кайманам у Дика-мальчишки был давний счет: как-то, отправившись в странствия на плоту, он чуть не угодил им в зубы. Но он не испытывал к ним отвращения, поскольку вырос среди тайят, не относивших себя к царям и повелителям природы; для них зверье делились на врагов и друзей, однако врагов не презирали, уничтожая лишь в случае необходимости.

Такой нужды Саймон не видел; двуногие кайманы достались на обед четвероногим, и это было актом справедливого возмездия.

Он вдохнул гнилостный запах, прислушался – в поселке царили мрак и тишина, и только над вышкой светились огни, колеблемые ветром. Шагнув под навес, Саймон огляделся, отыскал багор на длинном древке, зацепил им канат и подтянул поближе. Сеть с крупными ячейками, куда свободно проходила нога, пришлось резать ножом; веревки были просмоленные, толстые, покрытые кое-где старой запекшейся кровью. Но человек, подвешенный в сети, оказался невредим, хотя лишился сознания – Саймон негромко окликнул его, однако не получил ответа. Тело, лицо и голову жертвы окутывал бесформенный балахон или плащ, перехваченный ремнями на поясе, под грудью и у шеи, и только одна рука торчала наружу – маленькая, с обломанными ногтями, вцепившаяся мертвой хваткой в сеть. Пальцы были судорожно сведены, и Саймон даже не попытался их разжать, а лишь обрезал с двух сторон веревку, поднял человека на руки и. понес к коню. Тело казалось легким, почти невесомым, и даже сквозь плотную ткань он ощущал его гибкость и плавные мягкие формы.