Лунная Ведьма, Король-Паук - Марлон Джеймс

устои и границы; они катят волной, накрывая и разрывая в клочья орущих благонравных обывателей. Я представляю себе мятежников, прущих в ослеплении как от солнечного удара; заряжающих себя ненавистью, если не помогает сила. Солдаты подскакивают при каждом взрыве, каждом крике, при каждом стуке и каждой встряске. Некоторые пускаются наутек.

– Драку не победить танцем! – обращаюсь я к тем, кто рядом со мной. – Ваша Королева приказывает вам действовать!

Наверху есть помещение – просто комната, похожая на учебный класс, с другого этажа доносится детский плач, тихий, но горестный и настойчивый в стремлении быть услышанным. Впереди меня двое поднимаются еще на один пролет. Ни у кого нет никакой тактики, никакой дисциплины, никто не подает никаких знаков. Знаки были у Кеме в его Красном воинстве. Я не знаю, откуда эта мысль и почему взялась именно сейчас, и отмахиваюсь от нее. Этот этаж еще более пустынен, чем предыдущий; возникает недоумение, чем вообще торгует эта аптекарская.

Некогда оранжевые стены покрыты сероватым налетом, но зал этот не пустой, а, наоборот, загроможденный. Нас со всех сторон окружают кувшины и бутыли с маслами, микстурами, порошками; теснится ряд родильных стульев – что странно, ведь здесь никто не рожает «по-варварски». Я молча ругаю себя за то, что мыслю на здешний манер; между тем детский крик заманивает еще глубже. Мы подходим и видим силуэты двух мальчиков. Один неподвижно парит в воздухе в жужжащем ореоле из жуков, вероятно мертвый. Но плачет другой, который стоит к нам спиной.

– Мальчик, мальчик, поди сюда, – подает голос солдат. – Хватит плакать.

– А ну тихо, – повелительно шепчу я.

Мы продвигаемся ближе. Крик мальчика перерастает в рев, но когда он оборачивается, плачет только его рот. Сам он неподвижен, как статуя, а глаза пусты и безучастны, как у едва проснувшегося человека. Его лицо абсолютно отстраненно, даже притом, что изо рта вырываются громкие стенания. У другого, по виду тоже мальчика, с ног капает кровь, глаза широко открыты, но они незрячи. Вся его кожа изъязвлена дырами как у осиного гнезда, а внутри, снаружи и вокруг роятся мухи и жуки. Некоторые протискиваются ему через глаза и взлетают к потолку, куда пока никто не смотрит. Первым я вижу Элоко, зеленоволосого травяного демона, а моргнув, замечаю уже двоих. Второй приземист, весь в черной шерсти, включая пальцы рук и ног. И вот предстает он, Ишологу, безусловно, в своем прекрасном мужском обличье и с крыльями, расправленными во всю ширь комнаты. Тыльной своей частью они прижаты к потолку, отчего он словно лежит на полу, а мы для него висим вниз головой. Мальчик снова пускается в плач.

– Наверху! – указывая, кричит солдат, и тут Ишологу взмахивает крыльями, сотрясая комнату громом, а молнии заливают всю комнату нестерпимым светом.

В чувство меня возвращает треск опаленных волос, но ослепительно-яркое сияние уносит меня прочь. Мои глаза открываются, но ощущение такое, что кто-то открывает их снаружи. Они распахиваются навстречу синеватому туману, но тут же зажмуриваются, и тогда меня пронизывает страх, что моя кожа воспламеняется, что она горит и сгорает, обращаясь в один ослепительно-белый ожог. Я с криком прихожу в себя, но вокруг всё по-прежнему как в тумане. Один Элоко, два, затем еще два, у одного из пасти что-то торчит – нога, затем ступня, затем уже только палец, и он его проглатывает. Людские тела разрываются на части; солдаты разбегаются, в то время как некоторые носятся по кругу, потрескивая внутри и снаружи всполохами молний. Вокруг дым – точнее, синеватая дымка. Туча мух окружает двоих солдат и поднимает их с земли; они вопят, пока жуки не заполняют им рты и впиваются в кожу, образуя из них вместилище для мух. Несколько, жирных от крови, пролетают мимо моих глаз. Рои покидают тела, и прямо сквозь дыры видно, как опадают трупы. Рои сливаются вместе, образуя силуэт упыря с желтыми глазами и когтями. В глазах у меня снова темнеет, и открываются они уже на золотистые просверки мечей; мечи летают, а монстры смеются. Комната расплывается, а от всех этих надсадных криков саднит уши. И вот прямо передо мной зеленые волосы над лицом, похожим на наконечник стрелы, красный в белую полосу – нет, белый в красную; вращающиеся глаза, а его костяной кинжал вот-вот вонзится мне в грудь. Он отступает, чтобы нанести удар, но тут кто-то дергает его так сильно, что он ногой задевает меня по лицу, и глаза мои вновь смыкаются. У меня под ногами воздух, а тело поднимается, и это не от моего ветра – не ветра. Сильная рука обхватывает мне шею, но не сжимает. Я открываю глаза и вижу квадратную челюсть и белую, как лунный свет, кожу. Серебристые волосы в обрамлении черных переходят на затылке в перья. Я моргаю, и его лицо – сплошные глаза и клюв; моргаю снова – и предо мной мужчина, а мой голос невнятно бормочет о том, как он красив. Его волосы становятся каштановыми, а губы изгибаются в злой улыбке. Он открывает рот, но я всё еще слышу эхо грома. Я не могу смотреть вниз. Импундулу, нет, Ишологу. Голову начинает жечь, но не от молнии: он пытается проникнуть в мою голову, так же как Аеси. Слышно, как он что-то костерит, а затем выбрасывает коготь и касается мне между грудей.

Грудь моя горит, затем становится влажной, и, снова открыв глаза, я вижу, как Ишологу в меня вонзается. Но затем он отпрыгивает – в плече у него нож, и кровь брызжет черным. Меня он выпускает, и я лечу – нет, падаю, и ударяюсь оземь; мои ноги, колени, живот, голова снова черные. Глаза открываются, и вот он, Якву – знай себе кривляется, в то время как на него набрасываются двое Элоко, один с пола, другой с потолка. Потолочный замахивается и ударяет Якву в грудь. Тот, что на полу, полосует его по бедру, но Якву со смешком уворачивается и разбивает ему образину. Вон третий – я не вижу, что он делает, но слышу, как он вопит и хватает его за живот. Якву, не мешкая, вдавливает травяного демона в пол. Туча жуков окружает Сад-О’го, который бьет, лупит и крушит, но не может совладать с их сонмищем, зудящим ему кожу, пока о его могучую грудь не разбивается бутыль с маслом.

– Натри им свою руку! – кричит кто-то.

Следопыт. Мои веки смыкаются, а открываются тогда, когда рой Адзе скатывается с О’го. Птица-молния противостоит Мосси с его двумя