Петр Воробьев - Разбой

Ознакомительный фрагмент

– Лето на исходе! Зима близко! Такой зимы земной круг давно не видел! Уголь нужен! Я предлагаю снизить сбор с углепромышленников вдвое!

Сход снова заревел, рёв и вопли не прекращались довольно долго.

– Твой уголь – трижды погибель! – крикнул издали Аистульф.

– Толково сказал старшина, – сказал Реккасвинт, заботясь, чтоб его слова поймал микрофон. – Сперва горняки в шахтах гибнут, потом жители в домах угорают, а последним помрёт, кто угольной пыли с дымом надышался!

Мало кто из потевших в лучах светила и толкавшихся на площади Альтгафаурд услышал эту отповедь, даже из числа не улюлюкавших и не свистевших, хотя в задних рядах кто-то и попытался завести: «Уголь губит! Уголь губит»! Этот клич тоже потонул в воплях.

Ариамир полез к микрофону, но оказался временно оттеснён Глисмодой казначейшей.

– Так по логике сбор тогда надо не с углепромышленников, а с горняков уменьшить? – предложила та. – Углепромышленники с отбойным молотком в лаву не лезут…

В толпе возникло замешательство, свист поутих.

– И чем убыль от сбора возместим? А? – Глисмода, набычившись, исподлобья взглянула на Ариамира.

– Науку сократим! – вмиг нашёлся тот. – Что это за забава, на которую двенадцатая часть всей казны идёт – энергетика? Всё, что нам нужно знать про энергетику, ещё со времён Кинифрида сына Годы известно!

– Я Фейнодоксо сын Иоло, требую слова перед сходом! – мистагог услышал сам себя до того, как окончательно решил говорить.

– Признаёт ли сход Фейнодоксо, сына Иоло, мистагога? – обратился к толпе Реккасвинт.

Ответом ему было смешение нестройных криков:

– Признаём!

– Не тяни, ставь на голосование!

– Кроты разрази мистагога! Ариамир! Ариамир!

– Говори, – Реккасвинт снова обтёр лоб платком.

– Каждому городу надо чем-то гордиться, – начал учёный, намеренно приблизив лицо к микрофону. – У Кильды есть космодром, у Акраги – морская академия, у Фрамиборга – школа биохимиков. У нас – эргастерий энергетиков, лучший в земном круге!

На обычном сходе, пафос подобной риторики вызвал бы восторженное рукоплескание слушателей, но толпа всё громче кричала: «Ариамир! Ариамир»!

– Мы первые на грани термоядерного синтеза, со мной Самбор из Гнёва, он…

– Ариамир! – не унималась толпа, или по крайней мере, её часть поближе к портику.

– Он знает, как…

Слова мистагога были неразличимы за криками, свистом, и улюлюканьем. Какофония пошла на убыль, только когда к микрофону вновь подступил Ариамир:

– Требую поставить на голосование: сбор с углепромышленников уполовинить, эргастерий лишить средств управы! Надо готовиться к тяжёлым временам!

Толпа вновь заревела, на этот раз одобрительно. Переждав этот порыв, гутан повторил:

– Готовиться к тяжёлым временам! А не тратить общинное золото на игрушки для этлавагрских и венедских аристократов!

Последнее было явно обращено к Фейнодоксо и Самбору.

– Ты про дело, а он о козе белой, – процедил схоласт.

– Что ты несёшь, Фейнодоксов отец ткач! – под новый всплеск гвалта толпы еле слышно, хоть и в полный голос, вступилась за мистагога Глисмода.

– Тебе слова не давали! – окрысился на казначейшу Ариамир и снова повернулся к микрофону. – Требую голосования!

– Есть кто поддержать предложение Ариамира? – выражение не по-гутански красного лица Реккасвинта яснее слов говорило, что лучше б никого не сыскалось, но порядок есть порядок.

– Я-а-а-а! – в воздух поднялось сотни полторы рук.

– Ставлю вопрос на голосование! – отрешённо сказал голова. – Кто за?

Поднявшийся рёв не смолкал с четверть диалепта.

– Голоса считать будем? – съехидничал молодой гутан.

– Кто тебя на это подначил? – Реккасвинт окончательно побагровел. – Так обычай попрать, на гордость общины покуситься…

Ариамир наоборот побледнел еще больше.

– Община… что мне община, и что её гордость? Я муж, что живёт для себя! Новый Фимбулвинтер[119] грядёт – не время радеть о других, и не время просить других радеть о тебе!

Молодой гутан наклонил держатель микрофона к себе, и, почти кусая устройство, выпалил:

– Требую голосования! Реккасвинта снять, а меня назначить новым головой управы!

Толпа вновь, как по какому-то тайному приказу, завыла. Самбор прокричал Фейнодоксо в ухо:

– Чинное гутанское собрание, говоришь?

Глава шестая. Горы Блотнетла

– Откуда только он взял эту дурь? «Не время радеть о других»? – не в первый уже раз повторил Самбор.

– Не отвлекайся так, вот-вот в гору врежемся! – забеспокоился Вамба.

– Ветер поднимается перед гребнем, вот сейчас… – венед сделал что-то странное со штурвалом, отчего сино́роплан[120] полетел, как показалось Кае, немного боком.

Одновременно, воздушное судно заскользило вдоль гребня, в такой близости, что можно было разглядеть отдельные иголочки на елях. Мелькнул горный олень, щипавший траву на краю поляны и даже не удостоивший синороплан взглядом, ели сменились красноватыми скалами, поросшими мхом и стлаником.

– Так что не врежемся, это первое, а второе, хорошего лётчика мало что может отвлечь. Уж никак не простой разговор, – Самбор выпрямил штурвал и слегка потянул его на себя, отчего высота полёта немного увеличилась. – По преданию, ярл Виламир Парящий, когда летел из Винеты в южный Винланд, вообще большую часть времени в полёте или писал, или читал. Так и сложил «Ночной полёт», говорят.

– Но он вроде и долетался? – спросил Вамба.

Кая взглянула вправо. Цвет лица её соседа уже не так сильно напоминал молодые еловые побеги, но он по-прежнему сидел, обеими руками вцепившись в сиденье. Дева некоторое время раздумывала, не поддразнить ли гутана-звездочёта, прозревающего на световые годы, но сробевшего от полёта на высоте в три десятка саженей, но решила приберечь эту возможность на будущее.

Синороплан «Ворон Итсати» был по гутанскому обычаю назван в честь могучего врага. Вождь Великой Степи, так прозванный, отправился в увенчавший его имя славой набег на Айкатту во времена Попе́и-лоро, троюродного прадеда Каи. С тиванской точки зрения, называть несомый водородом воздушный корабль в честь противника пусть и славного, но разорванного в ходе того же набега взрывом пушечного ядра в мелкие куски, не стоило. Это было только одной из причин, почему древний «Ворон» не внушал Кае особого доверия, несмотря на похвалы, рассыпанные ему Самбором, а отчасти, возможно, и благодаря этим похвалам: «Добрая работа, теперь уж так не строят. Не парусина, а промасленная шерсть, а крыло-аэростат – это вам не плёнка, а настоящие рыбьи пузыри»!

Висевшая под тем самым крылом-аэростатом, наполненным взрывоопасным газом, открытая сверху плетёная скорлупка, обтянутая для обтекаемости той самой промасленной шерстью, скрипела на ветру. В неё едва вмещались трое путешественников, их нехитрые пожитки, и картечница. Последняя как раз не вызвала одобрения венеда: «Четверть вершка, для чего бы? Если пчела за нами погонится? Так в пчелу попадёт – отскочит»!

– Никто точно не знает, что с ним вышло, – Самбор вздохнул. – Не нашли ни стратоплана, ни тела. Лётчики народ суеверный, одни говорят, долетел до Альвхейма[121], а другие клянутся, что до сих пор так и летает, и что сами его видели.

Кая вспомнила «Ночной полёт» и «Звёзды над песками» и мысленно согласилась, что такой удел очень подошёл бы для ярла Виламира. Ему – вечно летать, а Гатлайте из Гуаймо́ко – вечно ждать, смотря с башни замка на дымку над аэродромом.

«Таков закон: всё лучшее в тумане,А близкое иль больно, иль смешно.Не миновать нам двойственной сей грани:Из смеха звонкого и из глухих рыданийСозвучие вселенной создано».[122]

– Почто ж прямо так врать? – Вамба схоласт был, похоже, другого мнения.

– Не врут они, сдаётся мне. Особенно кто летает на стратопланах. День, другой летишь один над облаками, и начинаешь видеть вещи. Один из моих учителей, Видальд Змей, рассказывал, как ему примерещилось, что рядом с ним летит…

– Виламир? – спросила Кая.

– Нет. Свинья.

– С крыльями? – астроном улыбнулся и наконец разжал пальцы правой руки, отпустив краешек сиденья.

– Нет, свинья как свинья, толстая, в кожаной куртке, в лётных очках, и за штурвалом здоровенного красного гидроплана.

– Если б он увидел Виламира, вышло бы красивее, – разочарованно сказала Кая.

– Кто его увидел, говорят, долго не заживается.

Чуть подумав, Самбор добавил:

– Ещё говорят, парящего ярла может увидеть только настоящий лётчик. Короче, живи он в одно время с Йокки Законоговорителем или Веландом Кузнецом, и у лётного промысла был бы свой бог.