Константин Калбазов - Феникс

— Чего, добрый молодец, голову повесил?

— Скажешь тоже «добрый».

— Добрый-добрый, чай, родичи знали, когда имечко-то давали. А то, что до крови сейчас охочий, дак исцеление твое близко. Скоро совсем появится человек, который жизнь твою перевернет и заставит по-иному на все взглянуть.

— Бабка Любава, ты бросай предрекать-то, — горько усмехнулся Добролюб. — Лекарка да травница ты знатная, на всем свете такой не сыщешь, а вот в будущее ты лучше не зри. Не твое это. Что до доброты, так тебе ведь неведомы мысли мои, а они совсем не добры.

— Дак на ворога идти, откуда тут добру-то быть.

— Бабушка, а есть у тебя травка…

— У меня всякой травки в избытке, и та, что отправить в мир иной может, тоже имеется, потому как если с умом применять, то и она на пользу. Но то не про твою честь, — ничуть не напуганная нахмуренными бровями собеседника, выговорила старушка.

Было дело. Однажды Виктор прокрался в палатки маркитантов и потравил бочки с пивом. Как раз намечался штурм крепости Обережная, в которой сейчас он служил командиром разведчиков, а тогда… Тогда он был простым трактирщиком, израненным и озлобленным, жаждавшим забрать как можно больше жизней гульдов в отместку за то, что совершили их соплеменники. От штурма гульдам пришлось отказаться, так как к утру выяснилось: отравлен целый полк, выжить никто не сумел.

— Бабушка, ты бы сначала выслушала, а потом в крик бросалась.

— Ну говори.

— Нужно колодец потравить в Тихом.

— А я что говорила! — тут же подбоченилась старуха, устремляя на Добролюба победный взгляд и являя собой воплощение неподатливости.

— То, что за смертоубийством к тебе лучше не соваться, я ведаю, потому и прошу тебя не о том, чтобы потравить гульдов насмерть, а о том, чтобы они животами маялись дня два.

— А пока они маются, из них вояки никакие… Ох и баламут!

— Как начнут животами маяться, так их командир пусть и принимает решение. Примет решение отступить — значит, все целы останутся, а пойдут дальше, понадеявшись на свой численный перевес, — ждет их беда, потому как хворый воин и не воин вовсе. Тогда воевода их легко согнет. Но вины твоей в том не будет, грех на их начальнике повиснет, ибо выбор у него имеется.

— Хитро. А ведь не по чести воинской.

— Ой, бабушка, и ты туда же.

— Ладно, чего уж там. Правда, придется извести чуть ли не половину всех запасов трав, намешаю такую бурду, что пронесет основательно. В Тихом два колодца… стало быть, два бурдюка готовить надо. Через пару дней и опасности никакой не останется, — явно успокаивая саму себя, подытожила она. — До полуночи-то время дашь?

— Можно подумать, у меня есть выбор.

Во двор вошла женщина с сильно округлившимся животом.

— Здравствуйте, бабушка Любава, — слегка поклонилась она.

— Чего тебе, Мила? — окидывая недобрым взглядом пришедшую, спросила старуха.

— Так на сносях я. Вот, думаю, как бы не того…

— Иди, Мила, не до тебя сейчас. Если ничего не приключится, то два дня у тебя еще есть.

Недоброе отношение к женщине, да еще и к той, которой вот-вот рожать, могло показаться по крайней мере странным, но ничего странного в поведении лекарки не было. Она-то чай тоже баба, а как порядочная женщина может относиться к гулящей? Срок придет — бабушка поможет, но только ее отношение к этой женщине не изменится. Конечно, гулящая гулящей рознь. Есть такая, что плоть свою тешит, но за дите любого удавит. А есть такая, которая до последней возможности о своей усладе думает, пока срок не приходит, а тогда мертвым младенцем разрешается. Гнать бы такую из села, да и без нее никак. Мужикам-то нет-нет — пар спустить потребно. И женки их о том знают, но виду не подают, будто ослепли и оглохли. А ведь в селе все на виду, да и в городах народу не больно-то много: среди четверых обязательно два знакомца найдутся.

Дверь просторной избы распахнулась, и на крыльцо вышел парнишка лет шестнадцати. Ладный должен был получиться мужик, да вот несчастье приключилось с ним пару лет назад, привалило в бурю деревом. Бабка Любава выходила, но паренька перекосило, так что ни за соху встать, ни другим мужским делом заняться. Не желая быть нахлебником в родительском доме до конца своих дней, паренек прибился к ватаге Добролюба. Ватажники поначалу ворчали по поводу прихоти атамана, с воеводой и вовсе отдельно беседовать пришлось, но Добролюб начальство смог убедить, а бойцы и сами угомонились, когда вдруг выяснилось, что они и обстираны, и снедь готова, и в доме прибрано. Нашел себя парень, хоть и тяжко ему.

— Тихоня, скажи парням, чтобы спать ложились, а потом бабушке Любаве помоги.

— Знать, доброе дело будет, господин десятник? — Лишь он один из всей ватаги десятником его и величает.

— Доброе, я на другие и не способен, — хохотнув и вновь одарив свет своей неподражаемой улыбкой или оскалом, произнес Добролюб, известный окрест под именем Вепрь.

— Смеяна?! Отец Небесный, ты как здесь?.. — Боян стоял, ловя ртом воздух, словно только что пропустил сильнейший удар в душу.

Было с чего. Дочь воеводы Смеяна, законная супруга Бояна, разрешилась от бремени почитай на два месяца раньше срока. Но, слава богу, мальчик родился крепеньким и здоровым. Сейчас она должна была находиться в Звонграде, а вернее, на пути в столицу. Имелся такой обычай: первенца молодая рожала в отцовском доме, коли до него было не слишком далеко. Там под материнским доглядом она проводила и первые пару месяцев, там и крестили ребенка. Если такой возможности не было, матушка приезжала сама и жила все это время рядом с дочкой. Разумный обычай. Кто, как не родная мать, и подскажет, и поддержит, и уму-разуму научит. Свекрови-то они разные бывают. Но даже если в новой семье молодую на руках носят, ей, бедняжке, все равно несладко, ведь из отчего дома уходит в иную семью, со своим укладом, все для нее там непривычно и в новинку.

Вяткины проживали в Брячиславле, столице княжества. Рассудив, что отец будущего ребенка несет службу неподалеку от Звонграда, решили отправить молодку рожать в ее отчий дом. Там и Боян сможет их навещать, и молодую мать будет кому поддержать. Вот только когда стало ясно, что гульды готовы выступить в поход, муж написал Смеяне, чтобы она немедля выезжала к его родителям. Но у нее, видимо, помутился рассудок, коли вместо столицы она направилась прямиком в пограничную крепость, когда война уже началась.

— Боянушка, любый мой, потом, все потом. Сама тебе вожжи принесу и спину под наказание подставлю, только сейчас погоди ругаться, — прижимая к себе младенца, скороговоркой проговорила молодая мать.

— Что стряслось? — Заместитель воеводы и гневаться позабыл, потому как вид жены встревожил его не на шутку.