Михаил Тырин - Самоволка

Ознакомительный фрагмент

– Нормально, – сказал он. – Там стенка кирпичная. Я по этим кирпичам – как по лестнице.

– Веревку привязать некуда, – вздохнул Степан.

– А ничего! Вот, глянь… Наматываешь на руку, пропускаешь через спину… вот так… и на вторую руку наматываешь. Теперь не выпустишь, главное, сам крепко упрись. Да не бойся, я на ней висеть не собираюсь. Так, на всякий случай…

Какое-то время Борис провозился, закрепляя на себе крюк. Он был длинный, в рост самого Бориса, и все время норовил неудобно повернуться.

Наконец кое-как прицепил на ремень. Фонарик же пристегнул к пуговице – на нем имелась для этого петелька. Завязал под мышками веревку.

– Держи крепче! – задорно воскликнул он и, сопя, полез во тьму, оставив брата в темноте.

Степка старался держать веревку чуть натянутой. Так он чувствовал, что Борька внизу шевелится, движется – в порядке он, короче.

– Отпускай! – кричал снизу Борька. – Еще отпускай!

И все равно было не по себе. И с каждой минутой все больше.

По лицу покатился пот, веревка стала больно резать кожу.

Вдруг показалось, что он уже целую вечность стоит во тьме с этой веревкой, слыша далекий голос Бориса: «Отпускай…»

«Да сколько можно лезть! – в отчаянии подумал Степа. – Веревки же не хватит».

– Отпускай еще, – донеслось до него.

– Давай обратно! – не выдержал Степан.

– Отпускай… – ответил приглушенный голос.

Веревка вдруг резко натянулась. Степан машинально напряг левую, страховочную руку… но вдруг понял, что пальцы не ощущают конец веревки! Нет ее, кончилась!

Новый рывок веревки сбил его с ног. Правой руке не хватило сил удержать, веревка вылетела и проворной змеей умчалась в темноту колодца.

Степка упал на колени, с ужасом глядя во мрак.

– Борька! – крикнул он дрожащим голосом. – Вылезай, я веревку уронил!

Он ждал, что брат сейчас засмеется в ответ, скажет какую-нибудь необидную колкость про трусливого Степку…

Но прошла целая вечность, а от Бориса не донеслось ни звука.

– Борька! – отчаянно закричал Степа.

Он кричал и кричал, но ему не отвечало даже эхо. Голос тонул в душном сумраке колодца.

Он уже сам хотел лезть за братом, но внезапно пришел в ужас от того, что они оба окажутся там, на дне. И никто не будет знать, куда они исчезли, где искать.

– Борька, скажи что-нибудь! – в последний раз крикнул он, размазывая слезы.

Выскочил наружу из-под сводчатого входа. И сразу ослеп от нестерпимо яркого солнца.

Оно смотрело на него без всякого интереса. Оно ничем не могло помочь, да и не собиралось.

Солнце видело много несчастий, трагедий – ему было все равно.

Степка вскочил на велосипед – скорее нужно искать людей. Рванул через луг на дорогу… вернее, хотел рвануть. Колеса вязли в сухой почве, ехать приходилось в горку.

Кое-как вскарабкался на пустынную дорогу. Сразу понял, что торчать на месте и ждать – мало проку. Надо двигаться, тогда больше шанс кого-нибудь встретить.

Стояла тишина. Только треск тракторного дизеля дробил воздух где-то в полях, очень далеко. Жара колыхалась медузой, прижигая кожу своими щупальцами.

Поехал, набирая скорость. Тут же вспомнил – поселок! Или ферма. В общем, какие-то домики были по правую руку от дороги, далеко в стороне. Огибали эти домики долго, значит – быстрее будет напрямик.

И недолго думая соскочил с большака в поле, на крепко утоптанную тракторную колею. По всем расчетам выходило, что вон за тем недалеким пролеском и должны оказаться домики.

Но вот пролесок за спиной, а никаких домиков нет. Только еще одно поле. И за ним – еще один пролесок.

Степка разогнался изо всех сил – уж за тем-то пролеском точно должны быть домики!

На какой-то яме велосипед здорово грохнул – и вдруг педали перестали крутиться, застряли. Степка поднажал, что-то хрустнуло. После этого педали начали проворачиваться свободно, потеряв всякое сцепление с цепью и колесом.

Степан едва не зарыдал в голос. К тому же он понял, что впопыхах схватил Борькин велосипед. А свой – с висящей на раме кобурой с инструментами и аптечкой – так и остался там, под ракитами.

Он побежал. Горло пересохло, пот хлюпал в кедах.

Солнце уже было над кронами деревьев. Ему надоело смотреть на взмокшего испуганного мальчишку, оно уходило.

Степка продолжал бежать, хотя и за вторым перелеском не обнаружилось никаких домиков. И как возвращаться к дороге, он уже не помнил.

Он мечтал только об одном – встретить кого-нибудь, хоть кого-нибудь!

Где-то по-прежнему трещал трактор. Солнце уже скрылось. По траве полз туман, гомонили лягушки в низинах.

Дома с тревогой переглядывались родители. В колодце сидел брат Борька – может, раненый, со сломанной ногой, может, без сознания. Он ждал помощи, он, наверно, кричал, звал кого-нибудь.

Все, что сейчас мог Степка, – это только бежать.

И уже наступили сумерки, а перелески и поля все так же однообразно сменяли друг друга. Ни единого огонька не светилось сквозь листву. Степка давно знал, что бесповоротно заблудился, но не мог остановиться. Просто не мог.

И он даже не особенно обрадовался, когда в полной темноте вдруг выскочил на дорогу и увидел знакомый указатель. И побежал по этой дороге, и достиг развилки, от которой до деревни было всего ничего.

Пересек, шатаясь, безлюдную улицу, каким-то чудом не валясь с ног. Поднялся на крыльцо, споткнувшись о велосипед, толкнул всем телом дверь, ввалился в комнату.

Упал на колени, разразился плачем, от которого тело разрывалось пополам. Сквозь слезы он смутно видел лицо матери.

– Ну, тише, тише, – сказала мама. – Пришел – хорошо. Пойду отца позову, он тебя ищет.

– Мама… мама… – захлебывался Степан. – Борька в яме… в колодце… нужно ехать… я звал, он молчит…

– Успокойся, куда ехать? Зачем ехать?

– Борька в колодец упал… он там лежит…

– Что ты несешь, какой колодец? Борька дома давно, в комнате сидит.

Слезы просохли.

– Дома?!

И тут же понял – он же едва ноги не поломал о второй велосипед на крыльце. Откуда он взялся?

Степка поднялся, хотя ноги едва держали. Прошел в другую комнату, боясь, что его просто утешают для вида.

Борька сидел на кровати, ел булку, запивал молоком. Увидев брата, отставил кружку, посмотрел на него круглыми темными глазами, в которых было нечто такое, что Степан сам испугался.

Эти глаза были страшнее, чем тот колодец.

Надо было что-то сказать, но Степан не мог. Сердце стучало, как паровой молот, пульс колотил в виски, а горло драла наждачка.

Он просто стоял и смотрел.

И Борька тоже смотрел. Тоже молча. И почему-то было ясно – бесполезно спрашивать. Он ничего не скажет.

И действительно, не сказал ни слова.