Железный Ворон - Ярослав Мечников

дрогнуло. Она смотрела на меня так, будто я вдруг заговорил на совершенно неизвестном ей языке. Выражение холодного недоумения сменилось тревогой.

— Княжич… — начала она медленно, тщательно подбирая слова, как будто говорила с буйным или слабоумным. — Ваше сознание всё ещё путается. Это последствие истощения. Разум и эфирное тело тесно связаны.

Она сделала осторожный шаг вперёд.

— Отвар поможет вам прийти в себя и прояснить мысли. Это не галлюцинация. Вы в лазарете Северного Крыла Императорской Академии Магических Искусств и Управления. Вы — княжич Алексей Воронцов. Вы чуть не погибли на дуэльном полигоне.

Она протянула руку и тыльной стороной ладони коснулась моего лба, очевидно, проверяя наличие жара. Её прикосновение было прохладным и реальным.

— У вас нет лихорадки. Это хороший знак. А теперь, пожалуйста, выпейте.

Она не ответила на мой вопрос напрямую, списав всё на бред больного. Но её слова «Императорская Академия Магических Искусств», «Алексей Воронцов» — звучали как приговор. Это было название моей новой реальности.

Кружка с тёплым отваром всё ещё была в моих руках. Прикосновение женщины ко лбу было вполне настоящим.

Я не сводил с неё взгляда, крепко сжимая тёплую кружку. Её слова, такие уверенные и безапелляционные, не давали покоя. Императорская Академия… княжич Алексей Воронцов… дуэль… Это было слишком детально для бреда. Слишком слаженно.

Я закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться, пробиться сквозь туман в голове. Вспомнить… Я должен что-то вспомнить… Я вцепился в эту мысль, как утопающий в соломинку.

И что-то произошло.

Сначала это было похоже на помехи в старом телевизоре. Но потом сквозь черноту век начали прорываться картинки. Не мои. Чужие. Яркие и болезненные, как осколки разбитого зеркала.

…Образ первый: Пыльный полигон, окружённый серыми стенами Академии. Напротив меня, ухмыляясь, стоит высокий, светловолосый юноша в такой же, как у всех, форме, но с гербом другого рода на груди. Это — княжич Голицын. В его руке сплетаются нити плотного, уверенного синего света. Он легко плетёт сложнейший защитный узор. Мои же руки дрожат. Тонкие, почти призрачные голубоватые нити света, исходящие от моих пальцев, путаются и рвутся. Я чувствую насмешливые взгляды со стороны, вижу лицо девушки с тёмной косой — княжны Оболенской, из-за которой и начался этот дурацкий спор. В ушах гудит от напряжения. Я должен доказать. Доказать, что я, Алексей Воронцов, не самый бездарный отпрыск своего рода…

…Образ второй: Тёмный, отделанный мореным дубом кабинет. За массивным столом сидит строгий мужчина с седыми висками и тяжёлым, осуждающим взглядом — мой… отец? На его пальце сверкает тяжёлый перстень с гербом Воронцовых — летящий ворон. Его голос, низкий и холодный, как камни на дне реки, отпечатывается в памяти: «Ещё один провал, Алексей, и я лишу тебя содержания. Семья не будет терпеть позор. Академия — твой последний шанс. Оправдай имя или будешь забыт». Страх. Не животный страх, а липкий, холодный ужас не оправдать ожиданий, стать никем…

Картинки схлынули так же резко, как и появились, оставив после себя гул в ушах и фантомную боль в груди.

Я резко выдохнул, чуть не выронив кружку. Руки дрожали уже по-настоящему. Холодный пот выступил на лбу. Я открыл глаза и посмотрел на женщину.

Теперь я понял. Это не сон. И не галлюцинация. Я каким-то немыслимым образом оказался в теле этого несчастного парня, Алексея Воронцова, который довёл себя до «эфирного истощения» на дуэли из-за мальчишеской гордости и страха перед отцом. И эта женщина с отваром — не тюремщица, а, скорее всего, кто-то вроде медсестры или надзирательницы из лазарета.

Я посмотрел на кружку в своих руках. Горький травяной запах больше не казался таким уж подозрительным. Может, это и вправду мой единственный шанс быстро встать на ноги? Но сомнение всё ещё грызло изнутри.

Женщина терпеливо ждала, её лицо оставалось строгим, но в глубине глаз я, кажется, уловил тень сочувствия. Она видела, как изменилось моё лицо после моего «приступа».

Я посмотрел на женщину растерянным взглядом. Осколки чужой жизни, вспыхнувшие в моей голове, оставили после себя больше вопросов, чем ответов.

— Да… да… — пробормотал я, сжимая кружку, — я, кажется, вспоминаю… но… я не понимаю… как это возможно… как я тут оказался…

Слова вырвались прежде, чем я успел их обдумать. Господи, да откуда она-то знает? — пронеслось в голове. — Я что, хочу, чтобы она мне всё объяснила? Для неё мои слова звучат как бред сумасшедшего.

Она лишь подтвердила мои опасения.

— Это пройдёт, княжич, — сказала она ровным, успокаивающим тоном, каким говорят с детьми или больными. — Эфирный шок часто вызывает спутанность сознания и провалы в памяти. Сосредоточьтесь на настоящем. Главное, что вы живы.

Её слова, призванные успокоить, лишь усилили моё чувство абсолютного одиночества. Меня накрыло ледяной волной осознания. То есть, если я тут, в теле этого Воронцова, значит… никто не знает, кто я на самом деле? Я был совершенно один в этом чужом мире, в этом чужом теле, с грузом чужих проблем и чужой судьбы на плечах.

Погружённый в эти мрачные мысли, я механически, на автомате, поднёс кружку к губам и начал пить.

Отвар оказался отвратительным. Горький, вяжущий, с привкусом полыни и какой-то хвои. Я пил его залпом, большими глотками, почти не чувствуя вкуса, просто чтобы поскорее с этим покончить. Жидкость была тёплой, она обожгла горло и горячей волной прокатилась по пищеводу, разливаясь по всему телу.

Эффект был почти мгновенным. Сначала по телу пробежала дрожь, а затем… пришла ясность. Гудение в голове стихло. Мир перестал качаться, обрёл чёткость и резкость. Ватная слабость в мышцах не ушла полностью, но отступила, уступив место тягучей усталости. Это было похоже на то, как если бы кто-то повернул ручку настройки в старом приёмнике, и вместо шипения и помех полилась чистая мелодия.

Я допил всё до последней капли и протянул пустую кружку женщине.

Она взяла её, с удовлетворением заглянула внутрь и поставила на поднос.

— Вот и хорошо, княжич. Отлично. Теперь вам нужен отдых. Постарайтесь поспать. Ужин я принесу вам через три часа. К утру вы должны быть на ногах. У вас будет один день, чтобы подготовиться к Проверке.

Она развернулась, чтобы уйти.

Но теперь, когда мой разум прояснился, я не мог просто так её отпустить. Она была единственным источником информации.

Женщина уже была у двери, когда ясность мысли, пришедшая после отвара, породила холодную панику. Проверка. Послезавтра. Провал равен отчислению и позору для целого рода. Для рода, о котором