Хтонь - Владимир Смирнов

на столе, свесив тонкие ножки с блестящими копытцами. Совсем не страшный, чем-то даже симпатичный. Ростом сантиметров под семьдесят (не удивлюсь, если 66.6, подумал Николай), покрытый короткой чёрной шёрсткой. На голове шёрстка была длиннее и перемежалась жёлтыми прядками. Эти прядки почему-то поразили Николая больше всего, и вместо положенного «Сгинь!» он спросил:

— Это у тебя мелирование, что ли?

— Имею право! — ответил бесёнок.

Николай опомнился и затянул:

— Сгинь, древний враг…

— Какой я тебе древний! — обиделся бесёнок. — Сам ты старый пень!

— А сколько же тебе лет? — спросил Николай, окончательно сбитый с толку.

— Барышням таких вопросов не задают!

— Так ты что… женщина?

— Я девочка! — гордо ответил бесёнок.

Николай протёр глаза. Ничего не изменилось, бесёнок всё так же сидел на столе. Только шёрстка на его голове сплелась в две тугие косички, торчавшие в разные стороны.

— И чего же ты хочешь, чертовка? — спросил Николай. — Чем ты можешь меня соблазнить? Мне ничего не надо, а мёртвых у вас воскрешать не умеют.

— У нас как раз умеют, — возразила чертовка, — только результат тебе не понравится. Так что не советую, чисто по-дружески.

— Какие мы друзья! — возмутился Николай. — Ты вражина, пришедшая меня искушать.

— Фу, какой ты меркантильный кю! Почему если бес, то сразу искушать, торговаться? Вы, люди, стали расой торгашей, и эти свои рыночные заморочки на нас проецируете. А просто поговорить — слабо́?

Смысл слов до Николая не дошёл, так его поразило это «кю».

— Так вы там и фильмы наши смотрите? — спросил он.

— Все подряд, — кивнула чертовка, — скучно у нас, совсем нечем заняться. Ваш поэт как-то написал: «Скучно, бес». А наш мог бы написать: «Скучно, чел»; вот только поэтов у нас нет.

Николай потянулся к банке и глотнул ещё рассола.

— Так и говорила бы со своими, чего ко мне-то полезла?

Чертовка горестно вздохнула.

— Со своими не получится, у нас там все шорохи прослушиваются. Чуть что сболтнёшь поперёк — и сразу в карцер, на холодок. Ненавижу холод!

Чертовку аж передернуло, видимо, от незабываемых воспоминаний.

— А говорить то, что можно — какой смысл? Что можно все и так знают, эта музыка уже в зубах застревает. То ли дело у вас — мели Емеля, твоя неделя! Лепота!

— У нас тоже не забалуешь, — возразил Николай, — есть же пакет Яровой и СОРМы всякие.

Чертовка презрительно хмыкнула.

— Да наблюй ты в этот пакет! В ваших ебенях электричество каждую неделю пропадает, а ты мне про высокие технологии будешь рассказывать. Неравномерное развитие, ядрён-батон! Везёт вам, а вы, дураки, своего счастья не понимаете!

— А у вас разве не так? — спросил Николай.

— Не так, — помрачнела чертовка. — У нас все регионы давно объединили в один инфернальный союз. Общие стандарты, единый уровень. Спрятаться негде, разве что к вам заглянуть — на огонёк. Кстати, «на огонёк» — наше выражение, вы его у нас позаимствовали.

— Хватит ныть! — оборвал её Николай. — Никто и не думал, что у вас там курорт. Но всё же — почему ко мне? Грешников, что ли, мало? Или грешниц, они любят языки почесать.

— Это ты про свою Тоньку? — хихикнула чертовка. — Хочешь мне этот багаж спихнуть? И не надейся — если тебе с ней скучно, то мне тем паче. Вот ты — другое дело; ты вчера так митрополита костерил семиэтажным, я аж заслушалась.

Николай похолодел. Он не только не помнил, как поносил Владыку, но даже не представлял, что значит костерить семиэтажным.

— Да не ссы ты, — успокоила его чертовка, — никто кроме меня твоих воплей не слышал. Я же говорю — неравномерное развитие, отсталый район. Большой Брат до ваших ебеней ещё нескоро дотянется.

Николай снова жадно приложился к банке. Почувствовав, что мочевой пузырь готов лопнуть, он встал из-за стола. В дверях обернулся.

— Как звать-то тебя, чертовка?

— Нам запрещено называть свои имена. Да ты его всё равно не выговоришь, даже по трезвянке. Называй меня Бестией.

4

Вернувшись, Николай застал Бестию за странным занятием — чертовка старательно покрывала копытца алым лаком. Хотя нет, не лаком; Николай узнал начатую банку краски, оставленную им в сарае. Вместо кисточки Бестия использовала кончик собственного хвоста и, надо признать, с хвостом она управлялась довольно ловко. Жаль только, аккуратностью чертовка не отличалась — пол вокруг копыт был забрызган краской.

— Что ты творишь?! — возмутился Николай.

— Красота требует жертв! — гордо ответила Бестия.

Николай хотел объяснить чертовке, кто сейчас падёт жертвой этой красоты, но голову вновь сдавило нестерпимой болью. Он рухнул на кровать, прижимая ладони к вискам. Водки в доме не осталось, а идти за ней в сельмаг — разговоров не оберёшься. За водкой надо ехать в райцентр; но не в таком же состоянии. Хорошо бы сейчас в баньку, но свою ещё надо протопить, а в сельскую Николай не ходил. Когда он учился в академии, какой-то лысый очкарик успел прочитать студентам несколько лекций по психоанализу. Потом, конечно, декан его выгнал, объявив, что сей грешник всё к херам сводит. Но кое-что Николаю запало в память, особенно заморочки по поводу телесности. Например, если клиент увидит аналитика выходящим из туалета, то даже такую мелочь необходимо будет обговорить на следующем сеансе. А священник — тот же духовный пастырь; негоже прихожанам видеть его голым.

Да и зрелище это не самое эстетичное. Уродливый шрам на груди от прошедшего вскользь осколка, пятна сигаретных ожогов, а главное — погон на плече. Страшный след войны. В горах их разведгруппа попала в засаду, и душманы вдоволь покуражились над пленными. Николаю выбили передние зубы, сломали несколько рёбер и вырезали на правом плече три звезды — старлеевский погон. На левом не успели, подошедшая рота отбила пленных. К несчастью, помощь опоздала — в живых остался один Николай.

Его переправили в Москву, где он три месяца пролежал в одном из лучших госпиталей столицы. С первого дня и врачи, и больные стали называть его Полковником; действительно, расплывшиеся звёзды на плече совсем не походили на старлеевские. Но это была армия, здесь с уважением относились к боевым шрамам. А на гражданке такие звёзды, скорее всего, навели бы на мысль об уголовнике, попытавшемся избавиться от компрометирующих наколок.

Из госпиталя Николай вышел со стальными зубами и твёрдым намерением посвятить жизнь христианскому служению. Поступил в духовную академию, с трудом окончил её, получил приход. В захолустье, конечно — ибо был холост, а это не поощрялось. Но на большее он и не рассчитывал.

Николай считал себя счастливым человеком — он прошёл сквозь ад, заслужил покой и получил свой покой.