Роман Юров - «МиГ» – перехватчик. Чужие крылья

Ознакомительный фрагмент

Виктор открыл глаза. Над ним было низкое серое небо. Срывались редкие снежинки, тая на лице. «Черт, как это я? И где? — Голова казалось тяжелой, словно налитой свинцом. Сквозь мешанину мыслей и каких-то обрывков воспоминаний он попытался вычленить главное. Откуда тут снег? Дождь же был? Так! Я шел к машине, этот сраный дождь испортил охоту, что-то впереди вспыхнуло… Да нет же, что за бред? Откуда это в голове? Я летел на тренировочный вылет. Нужно было выполнить упражнение № 2, сесть, а потом должен был вылететь на «МиГе», но после взлета отказал мотор»… — Тут Виктор почувствовал, что-то теплое льется ему на подбородок, хотел вытереть лицо рукой, но движение отозвалось такой жуткой болью, что он потерял сознание…

В следующий раз он пришел в себя от плавной тряски. Виктор лежал на чем-то мягком и колючем, слышался рев мотора, плавно покачивало. С неба по-прежнему падал снег, было холодно. «Меня куда-то везут. Но куда меня могут везти? В городскую травматологию? Или, может, в районную больницу? Хотя какая тут больница? Судя по звуку, это едет наша полуторка. Ведь мотор остановился, и я упал, а значит, расшибся, и меня везут с аэродрома в полковой медпункт. Хотя какой еще медпункт, медпункт остался в армии, добрых три года назад. Тут ближайший медпункт, наверное, только на Таганрогском военном аэродроме». В голове была жуткая каша из образов, мыслей и воспоминаний. Он помнил, что с утра был на охоте, но одновременно он точно помнил свой утренний полет с командиром эскадрильи и что его не хотели выпускать во второй вылет из-за ухудшающейся погоды. Тогда он уговорил комэска на полет, при условии, что будет пилотировать прямо над аэродромом… Что за бред, какой еще аэродром, — пробилась очередная мысль, — я, Виктор Александрович Чемикос, работаю офисным планктоном в конторе местного завода, да и аэродромы я только в армии видел, и то издалека. Но память отлично помнила, что он никакой не планктон, а вообще Виктор Александрович Саблин — летчик сто двенадцатого истребительного полка, сержант. Что он выполнял тренировочный полет для восстановления навыков пилотирования после болезни. И это было именно на аэродроме. Мысли, образы, воспоминания перемешивались в голове. И детский дом двадцатых годов, и детский сад девяностых. Родители и воспитатели, детдомовская школа тридцатых годов и просто обычная постсоветская школа, ФЗУ, завод, аэроклуб, училище, университет, армия… внешне один и тот же человек, но две разные жизни. От обилия хлынувших воспоминаний и образов голова шла кругом. Снова вернулась боль, она разламывала голову на части, небо завертелось и пропало в кровавой пелене…

В себя Виктор пришел от холода. Он лежал на земляном полу в какой-то маленькой комнате. Низкий, крытый камышом потолок, грязные, давно не беленные стены, маленькое окошко. Солнце уже заходило, однако света сквозь это тусклое окошко хватало. Он полностью замерз, закоченел и только в районе сердца ощущался жар. Этот спасительный жар усиливался, постепенно расширяясь. Впрочем, тела он не чувствовал, даже голова уже не болела, только жар в груди и холод вокруг. Виктор лежал и смотрел вверх, больше он не мог сделать ничего. Он не мог дышать, ничего не слышал, не мог даже закрыть глаза, он мог только лежать и смотреть. И еще думать. В голове прояснилось. Он понимал, что он Виктор Александрович Чемикос, неудачливый охотник, лежит на полу в какой-то мазанке и не может ничего. Но при этом он знал, что этот сарайчик находится возле их полкового медпункта и что три дня назад на этом самом месте лежал убитый осколком солдат из БАО. Он видел, как его забирали, чтобы похоронить. И еще он помнил такое, чего раньше не только не знал, но и предположить не мог. Помнил всю жизнь человека с фамилией Саблин, до мельчайших подробностей, помнил, как будто прожил ее сам. И голодные детдомовские годы и фабричное училище, аэроклуб, счастье первого самостоятельного полета. Валю, очень красивую девушку, что училась с ним в аэроклубе, училище, армию. Вся жизнь, вся сущность Саблина, эмоции, любовь, ненависть были в памяти как собственные. Мысли в голове постепенно упорядочивались. Тела он по-прежнему почти не чувствовал, чувствовал только неприятную пустоту в районе живота, жар в груди и жуткий, всепроникающий холод. Внезапно легкие обожгло болью, словно тысячи иголок вонзились ему в грудь и в горло. Виктор понял, что дышит. Со страшным хрипом, выплевывая сгустки крови, но все же дышит. Это словно послужило неким катализатором — жар из груди все быстрее растекался по всему телу, обжигая его, причиняя невыносимую боль, но чем шире он расходился, тем сильнее остывал, превращаясь в тепло и возвращая в тело жизнь. Пустота в груди, животе пропала, она заполнилась чем-то новым, теплым. Он заморгал глазами, услышал, как легкие с клокотанием вдыхают воздух, пошевелил пальцами, перевернулся на живот. Тело оживало, но вместе с жизнью возвращалась и боль. Виктор лежал, скрючившись, беззвучно подвывая от ужаса. Он не понимал, что случилось, ему было жалко себя, свою прошлую жизнь. Как могло быть такое, что он оказался на прифронтовом аэродроме, в теле этого летчика, как ему быть дальше, как вернуться домой. Он лежал ничком в холодной комнатке, сотрясаясь в рыданиях, царапая ногтями и грызя земляной пол, заливая его слезами и кровью. Ужас заполнил все его существо, заставлял его тело биться в истерике. Иррациональный ужас смерти. Он понял, что прежний хозяин этого тела, человек, чей жизненный опыт, воспоминания и жизнь стали для него родными, летчик ВВС РККА — сержант Саблин Виктор Александрович умер несколько часов назад…

Успокоиться и собраться с мыслями он сумел только через несколько часов. Сложно быть спокойным, находясь в чужом теле, которое лежит в кромешной темноте и трясется от холода. Та великая боль уже отступила. Осталась нормальная, привычная. Боль, которую можно терпеть и которая не мешала думать. «Надо выйти к людям, выбраться из этого сарая, — размышлял он. — Здесь я до утра замерзну. Домой, скорее всего, я не вернусь. Или вернусь неизвестно когда. Как вернуться, я не знаю. Значит, надо обживаться здесь. К тому же военный летчик — это элита. Между работающей за гроши планктониной и военным летчиком бесконечная пропасть. А летать я умею, половина памяти была в этом твердо уверена».

Как это ни удивительно, но встал Виктор без труда. Ноги побаливали, подкашивались, но держали. Снова сильно болела голова и распухшая кисть правой руки. Все остальное было терпимо. Как назло, хлипкая дверь сарая оказалась заперта снаружи. Виктор навалился на нее всем телом, но та не поддавалась. Он отошел и с размаху ударил по ней ногой. Боль напомнила о себе, но дверь немного приоткрылась. Загнутый гвоздь, играющий роль замка, выдержал еще три удара, и Виктор вышел на улицу.

Темно и холодно. Нигде ни огонька, ни звука. «Поздно уже, все спят», — подумал он. Только снег скрипел под ногами. Из-за туч вышла луна, осветив улицу желтым, неровным светом. Он даже в темноте шел правильно, выйдя в нужное место. Вон в соседнем доме находится летное общежитие, там спят летчики его эскадрильи. Там же спит и Игорь Шишкин, рыжий, невысокий, но плотно сбитый парень — однокашник по училищу, единственный друг Виктора. Дверь оказалась запертой. Виктор принялся бить в нее ногами, хотел закричать, но из горла вырывался только хрип и клекот. Наконец послышались шаги, дверь открылась, осветив Виктора, и показался маленький, заспанный красноармеец. Он держал керосиновую лампу без стекла и подслеповато щурился в круглые очки, пытаясь разглядеть полуночного визитера.

Виктор, улыбаясь, шагнул вперед, в центр освещенного круга. Он увидел, как глаза этого красноармейца резко расширились, а лицо побелело.

— Тава… тав… тава… — Солдат стал задыхаться, он хотел что-то сказать, но не мог, трясясь всем телом, медленно отступал внутрь комнаты. Виктор так же медленно шел за ним. Лампа в руках солдата задрожала. Виктор, помня, что керосинка в их комнате всего одна, протянул руку, чтобы ее забрать, но тот испустил жуткий, протяжный визг, швырнул в Виктора лампой и бросился в дальний угол. От удара фитиль потух, и комната погрузилась во тьму.

Солдат орал как резаный. Он носился по комнате, в темноте натыкаясь на стены, переворачивая мебель и вопил. Наконец, видимо, сумев нащупать дверь в спальню летчиков, заскочил туда и закрылся, привалившись к двери всем телом. Виктор услышал его финальный вопль: «Упы-ы-ы-рь! Там упы-ы-ы-ырь!»

Виктор похолодел. «Может, я в самом деле слегка того? Перекинулся, а теперь мертвый хожу?» Он пощупал тело под одеждой, кожа как кожа, теплая. Сердце бьется, голова болит, все болит, жрать охота, да и сортир не мешало бы посетить — значит, живой я! То этому придурку спросонья померещилось…

Тем временем продолжавшийся шум в соседней комнате говорил о том, что вопли солдата не остались неуслышанными. Судя по приглушенным голосам, там решались извечные вопросы — кто виноват и в чем, собственно, дело… Виктор прислушался.