Союз Тигра и Дракона - Ольга Михайлова

— Шестнадцать лет? Молодой, да ранний! Ладно, всё ясно, пошли в зал. Ещё успеем курятиной полакомиться. Я так голоден…

— Старший! — по дороге в зал банкета Шэн остановил Сюаньженя. — А я… могу спросить?

— С чего бы тебе об этом осведомляться? — удивился Сюаньжень. — Просто спроси и всё.

— Ну, это личное. У тебя… уже была женщина?

Сюаньжень остановился и вздохнул.

— Да. Я вырос в богатом доме, где для сотни молодых служанок единственный путь наверх — это приглянуться молодому господину и стать его наложницей. Некоторые просто услужливы, пытаясь быть замеченными, но некоторые идут ещё дальше. Я обнаружил одну такую в своей постели ещё три года назад. Но, как сказал Кун-цзы: с женщинами и низкими людьми трудно иметь дело: если с ними сближаешься, они наглеют, а если от них удаляешься, они ненавидят тебя. Кун-цзы ведь тоже не всегда неправ. Но настоящая истина прозвучала не из уст Кун-цзы. Мой названный отец Чень Цзинлун сказал, что пока не соединятся души мужчины и женщины, не стоит соединять и тела.

* * *

[1] Юйлун 玉龙 яшмовый дракон

Глава 15

«Хуань». 渙 Разлив

Глупо останавливаться на достигнутом,

не достигнув возможного.

Чень Сюаньжень и Ван Шэн появились в зале банкета спустя половину испрошенного Сюаньженем у императора времени, в час «Ю-цзи»[1]. На обратном пути они говорили не только о женщинах. Ван Шэн заметил, что им вовсе не следует разглашать сведения, доверенные ему мёртвым духом: их можно лишь высказать, как допущение, но ссылаться на такого обвинения никак нельзя. Иначе его, Ван Шэна, сочтут безумцем.

Сюаньжень не спорил. Это было разумно.

При их появлении в зале воцарилось гробовое молчание. Заговорил только император.

— Значит ли ваш приход, что дело уже раскрыто?

Сюаньжень не ответил, он задумчиво потёр лоб ладонью, словно размышляя о создании даосской пилюли бессмертия. По залу же уже пробежали шепотки:

— Что за нелепость? Лучшие следователи работали — и ничего, а тут два щенка…

— Нахальные мальчишки! Сразу было ясно, что ничего не выйдет…

Шёпот в зале становился всё громче, но Чень Сюаньжень, похоже, не стремился прервать его. Он напустил на себя смущенный и немного задумчивый вид, точно в чём-то проштрафился, и Ван Шэн впервые мог оценить не только ум этого человека, но и его актёрский талант. На самом деле шельмец просто дожидался момента, когда всеобщее внимание будет приковано к нему одному.

Дождавшись, чтобы в недоумении поднялись и приблизились к нему оба канцлера и сам император, нахал, наконец, заговорил. Заговорил со сдержанной, но истинно театральной жестикуляцией, четкой дикцией актёра и наглой лисьей ухмылкой.

— Дело не раскрыто, ваше величество. Но не раскрыто оно потому, что в этом деле… просто нечего раскрывать. — Сюаньжень виновато развёл руками. — Ещё в ту минуту, когда господин канцлер Чжан Цзячжэнь сообщил, что в руке госпожи Бай был зажат флакон с благовониями из белого жасмина, и большой палец её правой руки лежал на донышке пустого флакона, ничего нераскрытого в деле уже не осталось.

Император и канцлер переглянулись. Сюаньжень продолжал витийствовать.

— Всем известно, что основой для благовоний из жасмина являются алое и дикий мёд. Эти благовония тягучие и густые, их так просто из флакона не выльешь. Где же благовония? Госпожа Бай была богата, жила при дворе и держать при себе пустой флакон не стала бы: служанки позаботились бы о своевременном наполнении флаконов косметическими притираниями и благовониями. Стало быть, в руке госпожи Бай был полный флакон, а после её смерти он опустел.

Но раз благовония исчезли из флакона, а флакон был в руке жертвы, стоило предположить, что их использовали перед самой смертью. Следовательно, истекая кровью, не в силах подняться, но имея в руках только флакон с благовониями, госпожа Бай постаралась начертить на полу, где умирала, имя того, кто нанёс ей роковые удары. Почему же жасминовые начертания не заметили? Возможно потому, что было уже прохладно, а холодный воздух хуже разносит ароматы, чем тёплый. Также его величество отметил, что госпожа Бай была строга и скромна, а значит, она изначально могла заказывать ароматы со слабым запахом. Кроме того, в комнате царил куда более сильный запах: запах крови.

В зале была мёртвая, кладбищенская тишина. Каждое слово Ченя Сюаньженя было слышно в каждом уголке зала. Никто не проронил ни слова, никто не обращал внимания на трапезу, никто не пытался пригубить вино.

— И вы нашли это имя? — канцлер Чжан буквально пожирал глазами Ченя Сюаньженя.

— Разумеется. Мы обвели места, на которые были пролиты благовония, тушью. Сначала мы ошиблись и прочли надпись как «Ван Лун», но затем обнаружили ещё одну черту в первом иероглифе, что превратило его в иероглиф «юй», «яшма». Таким образом, госпожа Бай написала имя убийцы. Юйлун…

Ван Шэн заметил, что группа придворных, замершая в отдалении, вдруг точно ожила и нервно задвигалась. «Бай Юйлун? Как можно? Не может быть! Как это возможно? Его даже не допрашивали…»

Император тоже удивленно переглянулся с канцлерами, потом повернулся к Сюаньженю.

— Человек с таким именем есть, он племянник покойной госпожи Бай, но он совсем ребёнок…

— В подобных семьях рано взрослеют, ваше величество.

— Но зачем ему убивать тётю?

— Я думаю, ответ на этот вопрос знает служанка госпожи Бай.

Женщина средних лет в скромном наряде по мановению руки канцлера тут же подошла к нему.

— Я — Лулань, господин, и я до последнего дня служила госпоже, но я не знаю, кто убил её.

— Зато знаете причину убийства. Так расскажите же нам о пропаже её драгоценностей.

Лулань некоторое время растерянно молчала, потом, тяжело сглотнув, заговорила.

— Да, шкатулка с украшениями исчезла за два дня до смерти госпожи.

В зале снова стал нарастать шёпот. «Пропали украшения? Почему об этом не говорили? Как это⁈ А когда их украли? О чём он говорит?»

Канцлеры Чжан Цзячжэнь и Юань Цяньяо не спускали глаз с Ченя Сюаньженя.

— Так имела место и кража? Но почему об этом не было известно? — спросил Юань Цяньяо.

— Так не ваших ли это рук дело? — поинтересовался канцлер Чжан у Лулань.

— Нет, господин. Пропажу обнаружила Пин, ещё одна служанка госпожи, она подняла шум. Прибежали я и Лао, однако госпожа не обвиняла нас, она