Змеиное гнездо - Яна Лехчина

Сармат перехватил почти опустевший кувшин, развернулся в кресле и сел полубоком, закинув ноги на подлокотник.

– Расскажешь что-нибудь любопытное? – Хохотнул невесело. – Сколько пришлось прирезать пахарей, ожидающих, что придет он и их защитит? – Его передернуло, и Сармат рявкнул: – Умолкни, дура.

Его жена перебирала музыку так тихо, что та тонула в звуке шагов Ярхо, – теперь застыла, сгорбившись над полом. Жалобно звякнули ее браслеты, зацепившиеся за ткань юбки.

Если Сармат грубил женщинам, даже самым для него непривлекательным, дело было из ряда вон.

– Вставай, – потребовал Ярхо.

– Что? – Сармат вскинул бровь. – Прости, кажется, я ослышался. – Он тряхнул головой. Зазвенели, столкнувшись друг с другом, золотые зажимы на косах, янтарно-рыжих в освещении этого чертога. – На мгновение мне показалось, что ты что-то мне приказа…

– Вставай. Иначе сам вздерну.

Окаменевшие мышцы не знали усталости, и Ярхо помнил это, но ему показалось, что гранитный язык несколько утомился.

Сармат медленно убрал ноги с подлокотника, грохнул ступнями об пол. Набычившись, подался вперед. Зашипел:

– Все ли хорошо с твоей булыжной головой, братец?

Трезвый или слегка захмелевший, Сармат никогда бы не посмел сказать подобное. А такой – смог. Он немного путался в словах, но держался сносно, хотя Сарматовы глаза стали совсем шальными, пылающими, и это его выдало: мертвецки пьян. Еще чуть-чуть, и рухнул бы без чувств.

Твердая рука сгребла за ворот, потянула вверх.

Ярхо не чувствовал ни досады, ни раздражения, ничего. И вместе с тем ощущал нечто слабое, слегка теплившееся. Отголосок того, что бушевало бы пламенем в сознании человека, но едва докатывало до него, облаченного в камень. Как шум прибоя, доносившийся из-за далеких скал.

– Я подавляю мятежи, – выдавливал Ярхо медленно, и каждое его слово рокотало. – А ты здесь напиваешься до полусмерти.

Брат оглушенно колыхнулся в хватке. Будь он трезв, легко бы вырвался – Ярхо даже не до конца сжал пальцы на рубахе.

Отдавать приказы воинам было не в пример легче, чем объяснять Сармату, какой же он испугавшийся Хьялмы дурень. Толку защищать подходы к Матерь-горе, если в ней – чудовище, день ото дня слабеющее от безвылазного сидения и страха?

Ярхо сделал движение – не удар даже, а резкий щелчок по лицу, в четверть силы. Сармат задохнулся и, словно подломленный, рухнул в кресло.

Брат согнулся вдвое, помедлил. Он поднес к носу пальцы, и те тут же окрасились алым; кровь струйками потекла на короткую бороду, закапала на каменный пол. Сармат поднял несколько отрезвевший взгляд.

– Спасибо. – Он встал на ноги.

Сармат утирал рукавом окровавленное лицо. Когда он уходил, то даже не заметил по-прежнему согбенную фигуру своей жены, кажется, и дышащей через раз. Это Ярхо скользнул по ней тяжелым взглядом – увидел, что крылья носа трепыхались, как у зверя, пытавшегося взять след, и что ее щеки были синюшно-бледными, точно у покойницы.

Серебряная пряха II

Ночи в Матерь-горе были длинными, и тем же полнолунием, под утро, Рацлава снова играла Сармату. В другом чертоге, поменьше, с потухшим очагом. Было так холодно, что драконья жена куталась в шерстяную шаль. Сармат снова сидел в кресле, но теперь он совершенно протрезвел. В их вторую встречу он мимоходом пожаловался Рацлаве, что у него болит голова – неудивительно, после удара Ярхо и выпитого вина. Сармат слушал ее молча, не перебивая, и Рацлава чувствовала, что на сегодня он свое отшумел. Она плела песню уверенно и важно, точно опытный рулевой, идущий по знакомым водам.

А мысли беспорядочно свивались в голове: о чем Сармат и Ярхо говорили при ней, а о чем – наедине? «Когда придет наш с тобой любимый родич», – вот что бросил Сармат брату, и эхо каждого слова полыхало внутри.

Музыка, которую она ткала, поползла к завершению.

– Я был отвратительно груб с тобой, – заметил Сармат приглушенно, сквозь ладони. Рацлава даже не ответила – был и был, что теперь. – Извини.

Повисла тишина, которую явно предоставлялось нарушить драконьей жене. Рацлава была новичком в подобных играх, но понимала, что ей нельзя было и не простить Сармата, и простить его чересчур великодушно. Что тут ответишь?

– Как твоя головная боль, господин?

– Мне легче. – Голос стал звонче: Сармат убрал руки от лица. – Благодарю.

Конечно, он благодарил не за вопрос, а за музыку, и Рацлава повела подбородком – пожалуйста, дескать. Видно, ему нравилось, хотя Рацлава и оставила всякие попытки выткать из Сармата хотя бы звук.

– Ты хорошо играешь, – поделился он. – Прости, что говорил обратное.

Два извинения по душу Рацлавы – это было чересчур. Она лишь невнятно промычала в ответ, а Сармат – скрип кресла и шорох ткани – поднялся со своего места и прошел к сундуку, на котором она сидела.

– До свидания.

Он положил руку ей на плечо. Потом, когда сделал еще несколько шагов к дверям, скользнул ладонью вверх по шее, поддел подбородок пальцами – и все. Ни поцелуев, ни острот.

Когда за Сарматом захлопнулись двери, Рацлава шумно выдохнула. Хвала небесам, эта ночь закончилась! Она встала на окоченевшие ноги и позвала зычно:

– Марлы? – К счастью, недавно она выяснила, что каменные девы охотно откликались на приказы Сарматовых жен. – Марлы!

Прислужницы появились, и Рацлава не то попросила, не то повелела – чуть более капризно, чем могла позволить себе дочь пастуха:

– Отведите меня к другой жене Сармата. – Помедлила. – И снимите наконец эти ужасные браслеты!

* * *

Не успела Кригга подняться с постели, как Рацлава ухватила ее за руку – требовательно и неожиданно проворно.

– Что случилось? – сонно спросила Кригга, не на шутку перепугавшись. Лоскутки на пальцах Рацлавы были в крови, и, пожалуй, такая крепкая хватка причиняла ей боль – но лицо даже не дрогнуло.

– Полнолуние, – шепнула Рацлава, переступая по ковру. Маленький чертог, в котором спала Кригга, был утеплен. – И Сармат.

Кригга выдохнула и ссутулилась сильнее. Сейчас она выглядела совсем ребенком, заспанная, с растрепавшейся косой и оперением тонких прядочек у лица. По льну волос скользил пляшущий отсвет свеч.

– Ступай сюда, – торопливо сказала она, осторожно усаживая гостью на кровать. Сама пристроилась рядом, подавив зевок и потерев пальцами одной ноги лодыжку другой, – ее щекотали полы нательной рубахи. – Боги, да рассказывай же!

По сравнению с ней, такой встревоженной и домашней, Рацлава казалась нездешним существом. Посверкивали мутные озерца глаз, да серая шаль, сползшая на покрывало, открывала платье, расшитое аметистами и перламутром. На груди висела костяная свирель. Рацлава, конечно, все ей рассказала, от первого и до последнего слова, неосторожно оброненного рядом с ней. Не так давно Кригга услышала о грядущей войне, но именно Рацлаве предстояло узнать, против кого