Железный Ворон - Ярослав Мечников

главных подозреваемых в моём списке. Он глава этого змеиного гнезда. Он наверняка связан с «отцом». Они в сговоре, хотят избавиться от неугодного наследника. И сейчас он устроит мне допрос, будет вынюхивать, искать слабые места.

Ну что ж. Посмотрим.

Приглашение ректора прозвучало как вызов. Я сделал глубокий вдох и шагнул через порог. Не как проситель и не как студент. А как человек, который пришёл требовать ответов.

Я вошёл и нарочито медленно, с лёгким пренебрежением, оглядел кабинет.

Он был огромен. Одна стена от пола до потолка была занята книжными полками, уставленными тысячами фолиантов в кожаных переплётах. Другая стена представляла собой сплошное магическое окно, за которым медленно плыли облака. Казалось, кабинет парит в небе. Посередине комнаты стоял гигантский стол из чёрного дерева, заваленный свитками, книгами и какими-то странными артефактами, вроде медных сфер и хрустальных призм.

И за этим столом сидел он.

Ректор Разумовский.

Он не был похож на портреты старых магистров. Седой, коротко стриженый, с аккуратной бородой-эспаньолкой. Его лицо было худым, аристократичным, с высоким лбом и пронзительными, очень тёмными глазами. Он был одет в строгую тёмно-фиолетовую мантию без всяких украшений. Он не выглядел могущественным магом из сказки. Он выглядел как опасный политик или глава спецслужбы.

Он не обращал на меня внимания, что-то быстро записывая в толстый гроссбух острым пером. Рядом с ним на столе стояла тарелка с булочками и чашка, от которой поднимался пар. Тот самый завтрак.

Я прошёл в центр комнаты и остановился, демонстративно не приближаясь к столу. Степан Игнатьевич вошёл следом и молча встал у стены.

Тишина затягивалась. Ректор продолжал писать. Это была явная игра, проверка на прочность. Он хотел, чтобы я заговорил первым, проявил нетерпение. Но я молчал, просто стоял и смотрел на него, излучая, как я надеялся, холодную ярость.

Наконец, не поднимая головы, он произнёс:

— Вы очень похожи на своего отца, княжич. Та же гордыня. Он тоже никогда не начинал разговор первым.

Он закончил писать, поставил точку, аккуратно положил перо и только после этого поднял на меня свои тёмные, ничего не выражающие глаза.

— Садитесь, — он указал на кресло, стоявшее перед его столом. — И поешьте. Вам нужны силы. У нас долгий разговор.

Его голос был спокоен, но в нём чувствовалась абсолютная власть. Он не предлагал. Он приказывал.

Я смотрел на него, и его манера поведения вызывала во мне глухое, инстинктивное отторжение. Этот тип мне не нравится. В памяти всплыла картинка из прошлой жизни: мы, работяги, стоим в приёмной директора завода, чтобы подать коллективную жалобу на условия труда. Когда уже совсем прикипело. И тот директор в дорогом костюме вёл себя абсолютно так же. Высокомерно, спокойно, с той же уверенностью во взгляде, что он — хозяин жизни, а мы — просто шум. Так ведут себя те, кто считает себя выше других. И даже когда их задницы в огне, они до последнего пытаются сохранить лицо.

Я медленно, подчёркнуто медленно, подошёл и сел в кресло. Оно было из мягкой кожи и неприятно «обняло» меня.

Чёрт, а это неплохой ход, — пронеслось в голове, когда я увидел тарелку с булочками. — Заставить меня есть здесь, при нём. Чавкать, как провинившийся школьник. Я сразу становлюсь мелким и уязвимым.

Я едва заметно вздохнул, собираясь с мыслями. Нет. Я не буду играть по его правилам.

— Спасибо, господин ректор, — я намеренно исказил его обращение из прошлой жизни, но оно прозвучало на удивление к месту — холодно и официально. — Я не голоден.

Я посмотрел ему прямо в глаза, не отводя взгляда.

— Давайте приступим к разговору. Нам есть что обсудить, и это гораздо важнее набивания желудка.

Мои слова повисли в воздухе. Я открыто отказался подчиняться и перехватил инициативу. Ректор Разумовский не дрогнул, но я увидел, как в его тёмных глазах на долю секунды мелькнул интерес. Он явно не ожидал такого прямого отпора.

Он откинулся на спинку своего огромного кресла и сцепил пальцы в замок.

— Что ж, — произнёс он ровным тоном. — Прямолинейность — это тоже черта Воронцовых. Хорошо. Тогда перейдём к делу.

Он подался вперёд, и его голос стал жёстче.

— Прошлой ночью на территории Императорской Академии было совершено покушение на студента. На вас. Двое нападавших, предположительно наёмники, обезврежены вами и находятся под стражей в медблоке. Это — официальная версия. — Он сделал паузу. — А теперь я хочу услышать неофициальную. Расскажите мне всё, что произошло. С самого начала. В мельчайших деталях.

Он смотрел на меня в упор, ожидая моего рассказа. Степан Игнатьевич у стены стоял неподвижно, как тень.

Глава 8

Я слушал его, и его спокойный, деловой тон, словно он обсуждает не покушение на мою жизнь, а какой-то рядовой инцидент, взорвал остатки моего терпения.

— Неофициальная версия? — я усмехнулся. Усмешка получилась кривой, злой, совсем не аристократической.

Я подался вперёд, опираясь локтями о колени, и посмотрел ему прямо в глаза, вкладывая в свой взгляд всю ярость и подозрительность, которые накопились за эту ночь.

— Неофициальная версия такая, — произнёс я, чеканя каждое слово. — Мой отец послал двоих убийц, чтобы прикончить своего раненого сына на больничной койке. А вы, или кто-то из этой вашей Академии, в этом ему поспособствовали. Не так ли?

Последние слова я выплюнул, как обвинение.

Не слишком ли я резво коней запряг? — мелькнула запоздалая, паническая мысль. — Я ведь совсем не думаю о последствиях!

Но было уже поздно. Ярость захлестнула меня, отрезая пути к отступлению.

В кабинете повисла звенящая тишина. Даже магическое окно за спиной ректора, кажется, замерло. Я физически почувствовал, как напрягся Степан Игнатьевич у стены.

Ректор Разумовский не изменился в лице. Он просто смотрел на меня. Долго. Несколько секунд, которые показались вечностью. Он не моргал. Его тёмные глаза были похожи на два колодца, в которых тонули все мои эмоции.

Когда он заговорил, его голос был абсолютно спокойным, даже тихим. Но в этой тишине была скрыта чудовищная мощь.

— Я задал вам вопрос, княжич, о том, что произошло. А не о ваших догадках и обвинениях, сколь бы справедливыми они вам ни казались.

Он медленно, с едва уловимым скрипом, выпрямился в кресле. Воздух в кабинете, как мне показалось, стал плотнее, дышать стало тяжелее.

— Вы обвиняете главу рода Воронцовых, одного из столпов Империи, в покушении на убийство. И меня, ректора