Елена Долгова - Маги и мошенники

Мул послушно повернул на юг и потрусил по дороге, потряхивая гривой и метко сбивая хвостом надоедливых слепней. Я останавливался на ночлег в придорожных гостиницах, переправлялся через пенистые реки там, где были удобные мосты, один раз перевалил через маленькие лесистые горы. Местность вокруг медленно, но верно менялась. Такие изменения сначала незаметны – то станет поменьше хвойных деревьев, то, глядишь, их и вовсе не осталось, и сосняк сменили дубовые и буковые рощи.

Словом, через пару недель пути по обеим сторонам дороги уже раскинулась прекрасная растительность юга. Склоны холмов покрывали виноградники, шумели рощи кипарисов, солнце пекло вовсю и я незаметно для себя расслабился. Чувство тревоги больше не посещало меня, словно невидимый охотник, махнув рукой на непокорную дичь, отвернулся с досадой.

Я не торопился, подолгу задерживаясь в гостиницах. В одной из них со мною и приключилась история, которая, обернись она по-иному, могла бы создать мне немалые проблемы.

Итак, перо остро, время позволяет, и чернила не высохли в чернильнице моей, а поэтому начну новую главу авантюрной хроники Адальберта.

Южные ночи темны и наступают они вдруг, словно тьма падает с неба наподобие огромной кучи черной овечьей шерсти. Одной из таких ночей, а, вернее, поздним вечером, я сидел в придорожной таверне, в которой и собирался заночевать. Общая зала казалась переполненной публикой разного сорта, преобладали проезжие торговцы. Ближе к ночи количество выпитого вина превысило разумную меру. Сначала стоял беспорядочный шум, потом выпивохи принялись (и весьма неплохо) петь, погрузившись в богатую оттенками южную меланхолию. Еще чуть позднее на кое-как освобожденном пятачке два гуртовщика принялись яро соревноваться в танце. Должно быть, они пытались перетанцевать друг друга на спор, зрители бились об заклад, ставя на кон по две-три имперские медные марки.

Результат импровизированного тотализатора не удовлетворил проигравших, разгорелась скоротечная драка, которую прекратил обосновавшийся на почетном месте черномазый волосатый вышибала. Он по очереди хватал зачинщиков за шиворот и выбрасывал вон, отворяя двери таверны их лужеными макушками.

После того, как драка приутихла, я обратил внимание на жуликоватого типа, засевшего в углу. По виду и акценту он походил на альвиса, а волосы начесал на виски, скорее всего, для того, чтобы скрыть отсутствие отсеченных по приговору ушей. Альвис извлек из мешка три деревянных стаканчика и костяной шарик, расположил это хозяйство на широком столе и принялся демонстрировать разновидность того жульничества, которая на моей родине называется «игра в наперстки».

Вышибала не обращал никакого внимания на шулера. Бес озорства толкал меня одурачить мошенника. Я вытащил чистый обрывок пергамента, макнул перо в вино и наскоро изготовил походный гримуарчик. С таким снаряжением выигрывать даже в заведомо безвыигрышную азартную игру становится детским занятием. Я двинулся было к альвису с намерением подгадить ему удовольствие, но кто-то ухватил меня за рукав.

Я оглянулся. Вмешался средних лет и ученого вида мужчина. Его черные живые глаза блестели умом, а форма среднего пальца на правой руке выдавала привыкшего к перу книжника.

– Сядьте на место, почтенный, – сердито зашикал он. – Не вмешивайтесь, если вам дорога жизнь, и вы не желаете провести ночь под роскошным звездным небом, в канаве и с лезвием между ребер. Должно быть, небеса лишили вас разума, раз вы не заметили, что шулер и страж таверны действуют заодно.

Я опомнился и вернулся за стол. Моим спасителем оказался румиец, назвавшийся киром Антисфеном. «Кир» – «господин» на языке восточного Рума. Я представился Вольфом из Россенхеля, мы вышли во двор, под крупные южные звезды и разговорились подальше от шума и навязчивых шулеров. Он и вправду оказался странствующим ученым.

– Одни собирают люди драгоценности, другие – земли, а я пытаюсь собирать знание, – рассмеялся он.

Оказывается, кир Антисфен коллекционировал описания редкостных ересей. Не знаю, что за мотивы двигали этим хитроумным киром. Империя, придавленная покойным Гизельгером и его ныне здравствующим сыном, освещаемая кострами инквизиции, ересями не особенно кишела, но румийца, кажется, не смущали трудности. Я узнал, что он торопится в недавно восставшую Толоссу.

– Удивлен, зачем это опасное путешествие такому осмотрительному человеку, как вы? – осторожно намекнул я.

– Удивлены? Отчего же, я фаталист. Нельзя разбрасываться диковинками, – добавил он. – Вы знаете, что вершится в Толоссе?

– Лишь в общих чертах. Говорят, там повесили императорского наместника.

– Если бы только это. Я безотчетно доверяю вам, хотя, наверное, и не стоило бы. Поэтому скажу больше. Год назад я случайно познакомился с Клаусом Бретоном, их вожаком. Это фанатик милосердия, история жизни которого отлично иллюстрирует поговорку: «противоположности смыкаются».

– Каким образом?

– «Дорогой любви он пришел к жестокости». Ради милосердия к одному обездоленному судьбой Клаус готов насадить на пику десяток немилосердных. Он любит ближнего своего, но несколько более интенсивно, чем это может понравиться здравомыслящему ближнему. Поскольку уравнять людей в достатке не удавалось еще никому, а справедливость – истинное божество нашего свихнувшегося ересиарха, он мечтает о равенстве для всех и первенстве для себя, готов сражаться за эту идею и подталкивал на бойню собственных прихожан. Впрочем, в священниках он пробыл не долго… Таким людям больше подходит роль солдата.

– Это сумасшедший, – ответил я из вежливости, хотя в известной мере мне импонировали бунтари.

Кир Антисфен печально покачал головой.

– Такие люди подчас рушат империи.

– И это говорите вы, румиец, чья родина была предана южным варварам империей Гизельгера?

– И это говорите вы, подданный его наследника? – отпарировал мой ученый собеседник. – На самом деле мне дорога сама идея империи и ее величия. Миллион блох не может стать одним верблюдом, легион легионов голодранцев не делает великого государства.

«Величие империи не предполагает непременного счастья ее подданных». Мне не хотелось огорчать доброго кира Антисфена и я уклонился от спора. Мы поговорили еще немного, на этот раз тщательно избегая острых тем, и разошлись на ночлег, сговорившись утром вместе ехать в Толоссу. У меня в восставшем городе был, свой собственный интерес, о котором я благоразумно умалчивал до поры до времени.

Перед самым нашим расставанием я заметил, как три силуэта прошмыгнули через опустевший двор таверны. В одном из подозрительных типов можно было опознать здоровяка-вышибалу, вторым оказался знакомый шулер-альвис, а третий, тощий и сердитый, чрезвычайно походил на захудалого наемного колдуна.

– Фраера здесь жирные, не пуганные. – заявил друзьям чрезвычайно довольный катала.

– Сатурн в Стрельце внушает опасенье, и не годится нам испытывать терпение небес, – скептическим полустихом отозвался волшебник.

– Короче, взяли куш и мотаем от легавых, – поставил точку в споре вышибала, он же беглый разбойник Шенкенбах…

– Вы видели? Вы слышали? – хмыкнул ученый румиец. – Вот те три блохи, которые никогда не составят и ресницы верблюда.

Мы приглушенно расхохотались и разошлись по комнатам, не подозревая, что и паразиты порой способны кардинально влиять на события. В этом мне, к несчастью, предстояло убедиться.

Рано утром мы двинулись в Толоссу, я скакал верхом на муле Бенедикте, а кир Антисфен на жеребце румийской породы по кличке Хронос. Цель путешествия показалась на горизонте уже под вечер. Стоял штиль. Гладь моря блестела под косыми лучами. В этот момент я впервые увидел Толоссу и утихшие было неопределенные мрачные предчувствия вернулись опять.

Впрочем, крепость, если смотреть с отдаления, была красива. Толоссу некогда возвели на острове, береговые скалы словно бы намертво срослись с ее внешними стенами. Остров и материк соединяла узкая насыпь и проложенная по насыпи дорога. Террасы крыш громоздились на крутых склонах холма, заключенного внутри стен. На его скалистой вершине, в самом центре города вознесся форт, огороженный еще одной каменной стеной, высота ее, пожалуй, доходила до ста-ста пятидесяти локтей. Вместо пика блестел шпиль замковой колокольни.

Мы приблизились к берегу. Насыпь пустовала, повстанцы накрепко затворили ворота, насыпь наверняка простреливалась лучниками. Кое-где над городом поднимались ленивые, полупрозрачные хвосты дыма, однако пожар, по-видимому, уже потушили. Мы с киром Антисфеном остановились в нерешительности на пустом и голом каменистом берегу. Я расседлал и отпустил верного Бенедикта, он вместе с Хроносом румийца ушел в темноту поискать травы. Смеркалось, пришлось запалить походный костер. Неподалеку нашлись брошенные рыбачьи лодки, и мы без зазрения совести раскатали одну из них на дрова.