Последний Герой. Том 8 - Рафаэль Дамиров

шелухе вываренное, — пояснила Маришка. — Оно рыжее получается.

— Ну, давай того и того, — кивнул Михалыч и шумно втянул суп с ложки.

— Сейчас, — ответила Маришка и заботливо погладила его по голове, будто это был её собственный сынок, а не приблудный мужик.

Михалыч жил у этой Маришки уже два дня — в частном доме, на окраине Камнегорска. Она его отблагодарила за найденный кошелёк на рынке. В буквальном смысле — всем отблагодарила: и обедом, и ночлегом, и горячими объятиями.

А Михалыч? В такой ситуации он был доволен, как кот. Он так размышлял: кормят, поют, да ещё и бабёнка под боком, чего еще надо? Хоть и немолодая уже, но и он не мальчик. Маришка — женщина широкая в кости, зато грудь, что два бидона. Было где руки приложить.

«Лучше качаться на волнах, чем биться о скалы», — любил говаривать он. И теперь, похоже, нашёл свои буйки в тихой гавани.

— Ты кушай, мне на работу пора, — ласково сказала Маришка, подкрасив губы и надевая широкое пальто, которое можно было бы вокруг Михалыча обернуть два раза. — Если что, в холодильнике ещё холодец есть. Ой! Вот я дурында… Только горчицы нет к нему! Не купила, но ничего, я заскочу, возьму.

Она выглянула в окно, прищурилась и пробормотала:

— Эх, с утра, вроде, тихо, а к обеду небось опять морось пойдет… Не снег, а черти что… Брать зонт или не брать… — продолжала она сама с собой, — будет дождь, не будет… Наверное, не будет. Хоть тучки хмурятся, а у меня суставы не ломит. Хотя по прогнозу есть дождик, обещали, но наши синоптики всегда проигрывают моим коленкам, хи-хи!

Она рассмеялась, довольная жизнью, Михалычем и чем-то еще. А Михалыч уплетал себе суп.

«Эх, — подумал он, — ещё бы пятьдесят фронтовых… а лучше пять по пятьдесят».

Но у Маришки алкоголя не водилось, а у него самого денег не осталось.

— Слышь, мать, — проговорил он с набитым ртом, — может, ты это… пузыря прикупишь?

— Какого пузыря? — Маришка тут же упёрла руки в бока.

— Ну… беленькой. Сегодня не выходной, но с холодцом-то вечерком как хорошо, — промямлил Михалыч.

— С холодцом, с холодцом… — передразнила она. — В субботу, после баньки, налью. Ты ж останешься до субботы? А?

Смотрела она на него, вроде, и весело, но в глазах таилась надежда. И тихая глубокая грусть.

Михалыч прокашлялся, потупился.

— Ну а что, ага, ну а чо… можна… я в отпуску ведь.

— Вот и хорошо, — просияла Маришка. — Всё, я пошла.

Женщина вышла, хлопнув дверью старого домика.

Михалыч доел, отложил ложку, шумно выдохнул. Убрал тарелку в раковину, даже стёр со стола крошки. Потом, немного подумав, взялся и за посуду — вымыл тарелку, ложку, кружку. Всё, чтобы задобрить Маришку перед тем, что собирался сделать.

Постоял посреди кухни, задумчиво почесал затылок.

— Эх, что-то я размяк, — пробормотал он. — Чего это я так расчувствовался?.. Мне же… мне же надо туда, мне же… у меня же…

Он не договорил — слова застряли в горле. Делал всё на автомате. Пошёл в комнату, открыл шкаф, потом сервант, стал рыться по полкам. Нашёл невзрачные, старомодные украшения из золота — цепочку, пару колечек, серёжки с мутными камушками.

По весу — немного, но в ломбард примут. Там же, в нижнем ящике, отыскал старые серебряные ложки — явно фамильные, с потёртым гербом на ручке. Сгреб всё в кучу, положил на кровать.

Открыв шифоньер, вытащил старую спортивную сумку и начал складывать туда всё, что посчитал ценным. Добавил наручные часы — мужские, с позолоченным корпусом, правда, по виду, давно не идут. Нашёл пару старых фотоаппаратов, бронзовую статуэтку, аккуратно завернул в полотенце и сунул туда же. Для полноты добавил плед — вдруг пригодится в дороге.

Подошёл к окну, посмотрел в серое небо. Будто прощался с домом и двором. В этот момент хлынул дождь — тяжёлый, косой, стекавший по стёклам длинными струями. Окна будто плакали.

— Эх, — вздохнул Михалыч, — не угадала Маришка. Подвели её суставы — дождь пошёл.

Он натянул куртку, закинул сумку на плечо, обулся, тихо прикрыл за собой дверь и быстрым шагом направился к автовокзалу, стараясь не оглядываться.

* * *

Маришка зашла в магазин за горчицей — это был небольшой продуктовый в панельной пятиэтажке, недалеко от её дома.

— Любка, дай-ка мне вон ту горчичку! И посмотри срок годности, чтобы свежайшая была. Я без очков не увижу, — сказала она.

— Ой, — откликнулась Любка-продавщица в синем фартуке, доставая с полки банку горчицы. — А чё это мы такие нарядные сегодня?

— Ничего не нарядные, — пожала плечами Маришка. — Пальтецо? Если ты про пальто, то это я ещё в прошлом годе носила.

— Да я не про пальто, — хитро прищурилась Любка. — Губы намалевала, ресницы подвела… ха, Маришка, ты чё, ещё и брови выщипала? Когда успела? У тебя, что ли, хахаль появился? А ну колись!

— Да ничего не появился, отстань ты, — отмахнулась Маришка. — Скажешь тоже.

— Ну, пора бы уже, — не унималась Любка. — Пять лет как овдовела!

— Ой, не твоё дело, — отмахнулась снова Маришка. — Разберусь.

— Ну скажи, что появился. Ну скажи, скажи, скажи, — улыбалась Любка-продавщица, протягивая банку.

— Ла-адна-а… Только никому, — просияла Маришка, наклонилась ближе и заговорщически шепнула. — Это секрет. А то сглазят ещё. И не знаю вообще, надолго ли он… У него отпуск. Говорит, не местный он.

— Ух ты! — округлила глаза Любка. — Вот я — могила. Никому! А кто такой-то? Как звать?

— Ой, имени даже и не говорит, — вздохнула Маришка. — Михалычем, говорит, называй меня.

— Михалыч, — мечтательно протянула Любка. — А звучит! А фотка-то есть в телефоне?

— Ты дура, что ли? — осадила её Маришка. — Мы же не дети, чтоб фотки в телефоне делать.

А сама подумала, что есть одно фото — сделала тайком, пока он спал. Такой худенький, беспомощный. Тогда ей показалось, что она хочет его пригреть и накормить, всё сразу. Снимок она хранила, но никому не показывала. Даже сама иной раз боялась смотреть — чтоб не сглазить. Слишком уж всё хорошо сейчас, слишком спокойно. И будто бы она порхает, как мотылёк