Перевернутая луна - Ян Анатольевич Бадевский

ей пришла в голову следующая мысль:

— А что с оборотнями? Они не пытались атаковать этот слой?

Тейн незаметно увел ее прочь от станции скайвэя. Странная парочка азиатов углубилась в необъятный парк. Всё это время Наоки ловила на себе любопытные взгляды пассажиров, но сейчас ощущение повышенного внимания схлынуло.

— Пытались, — ответил Тейн, рассматривая указатели. — Лет пятнадцать назад. Здесь, как ты помнишь, стоит наше представительство. Всю группу вторжения перебили за одну ночь.

— Круто.

Свернули в тенистую аллею.

В глубине парка, слева от Наоки, высилось пятиэтажное здание, напоминающее советский санаторий. Тейн повернул туда.

— Утопия считается безопасным срезом, — пояснил ведун, остановившись у стенда со схемой «санатория». Надпись вверху сообщала, что путники находятся в зоне клинического центра имени Довженко. Девушка насчитала пять корпусов. Два санаторных, один исследовательский и один административный. А еще на территории обнаружились спортплощадки, кухня, складские помещения и летний амфитеатр. — Профсоюз обладает здесь значительным влиянием, хотя об этом знают не все наши сотрудники.

— Клиника, — задумчиво произнесла Наоки. — Какого профиля?

— Идем, — поторопил Тейн. — У нас встреча.

Они двинулись к административному корпусу.

— Широкого, — бросил через плечо Тейн. Девушка вновь отставала. — Редкие заболевания, не поддающиеся традиционному лечению.

* * *

Мальчик ей понравился.

Наоки задумчиво рассматривала лицо племянника, уснувшего на три года. Глеб вырос, но незначительно. Казалось, ему было пять или шесть, но уж точно не семь с половиной. Врач объяснил, что взросление пациента в коматозном состоянии продолжается, но все процессы замедлены.

Случай действительно был сложным.

Обычная кома продолжается максимум четыре недели. Потом человек либо превращается в овощ с открытыми глазами, либо впадает в сопор — состояние непрерывного глубокого сна. Местные профессора не понимали, что происходит. Аппаратура фиксировала мозговую активность. Жизнедеятельность протекала в пределах нормы. При этом мышцы Глеба атрофировались в меньшей степени, чем у других пациентов со схожим диагнозом.

Три года.

Шансы выкарабкаться — нулевые.

И всё же Мичи верил в своего сына. Верил настолько, что создал специальный фонд, средства из которого тратились исключительно на поддержание жизни Глеба. Сумасшедшие деньги — по любым меркам. Что-то в районе пятнадцати миллионов иен. Это в пересчете с местных рублей. Всё оформлено таким образом, чтобы Глеб существовал автономно на протяжении десятилетий — без вмешательства отца. Невзирая на волю родственников всех линий. У Наоки не спрашивали, будет она отключать Глеба от аппаратуры или нет. Ее мнение вообще никого не интересовало. Зато, по словам Тейна, сохранилось завещание, согласно которому, если Мичи умирает, а его сын приходит в сознание, Наоки получает право на опеку.

Этих ребят из клиники не смущает, что Наоки из другого мира? С точки зрения местных законов, ее вообще не существует.

Нет, ответил Тейн. Не смущает. Оказывается, законодательство Федеративных Территорий предусматривает подобные случаи. Главное тут — доказать властям, что Мичи умер. Пусть и в другой реальности.

Тейн остался по ту сторону двери.

Наоки провели в больничную палату и оставили наедине с ребенком. Впрочем, ее брат предусмотрел любые неожиданности — помещение было нашпиговано камерами наблюдения.

Глеб напоминал Мичи со старых детских фотографий. Тех, что Наоки оцифровала и бережно хранила на трех накопителях. С единственным отличием — в ребенке явственно прослеживались славянские черты. Волосы светлее, чем у Наоки. Ближе к каштановому или даже медному оттенку. Разрез глаз не такой узкий. Кожа бледная, но это может быть следствием пребывания в коме. Тельце маленькое и худенькое. Мальчик лежал в больничной пижаме, а под мышкой у него пристроился плюшевый медведь в синей футболке с надписью: «Я люблю папу». Вместо второго слова красовалось сердечко. При виде этой картины Наоки почувствовала, как к глазам подступают слезы.

Перед ней — уменьшенная версия брата.

Слегка модифицированная.

К носу Глеба тянулись две прозрачные трубки, руки и ноги были охвачены разноцветными повязками, по больничной койке извивались провода. Наоки стояла у изножья и хорошо видела стойку с оборудованием в правом углу палаты. Аппарат искусственного дыхания, какой-то белый контейнер, похожий на копировальную машину, большой монитор с двумя медленно ползущими кривыми — всё, как в дешевых корейских дорамах, где главный герой, пролежав в отключке несколько месяцев, внезапно приходит в себя, но ничего не помнит.

Только Глеб не приходит в себя три года.

В успешный исход не верит даже лечащий врач.

За широким окном высились сосны. Прочные стволы, вечнозеленые кроны. Солнце расчерчивало комнату и лицо ребенка причудливыми тенями.

Наоки обошла койку слева.

Робко коснулась ладони Глеба.

Теплая.

— Он симпатичный, — раздался над самым ухом голос Тейна.

— Тебя никто не звал.

Момент был испорчен. И Наоки рассердилась на ведуна. Впрочем, она рассердилась на вселенную. На всю эту дурацкую Многослойность, по очереди отнявшую у девушки тех, кого она любила или могла полюбить.

— Знаю, — согласился Тейн. — Но времени становится всё меньше. Я хочу обсудить кое-что.

— Слушаю.

Ей показалось, что пальцы Глеба шевельнулись.

— Мы взяли этот центр под защиту. Здесь круглосуточно дежурят боевые маги и охотники, всюду — охранные заклинания. Ты их не видишь, но они есть.

— Кому нужен больной ребенок? — удивилась Наоки.

— Тому, кто ищет науз. И захочет повлиять на твои решения, взяв Глеба в заложники.

— Что мешало профсоюзу это сделать? Пока Мичи был жив?

— Ничего, — Тейн шагнул к окну и посмотрел вниз. Туда, где прогуливались выздоравливающие пациенты клиники. — Мы бы так и сделали, не сомневайся. Но твой брат поступил грамотно, и обнаружить эту клинику мы сразу не смогли. А теперь поздно.

Наоки кивнула.

— Нам придется действовать на опережение, — продолжил Тейн. — Иначе сюда придут. Кто придет — я не знаю. Справится ли охрана — без понятия.

— Что я могу сделать для него? — Наоки неотрывно смотрела на мальчика.

— Ты можешь добыть перо Феникса. Всё еще можешь.

— Если оно в тайнике. А если нет?

Ведун пожал плечами.

— Я не страховой агент, Наоки. Никаких гарантий не даю, будущее не предвижу. Видишь ли, я не имею ни малейшего представления, куда нас приведет эта кроличья нора. И увидим ли мы свет в конце тоннеля.

— Пока там один мрак, — вырвалось у девушки.

Она вспомнила все эти истории о видениях людей, впавших в кому. Одни видят темный коридор, другие — своих родственников или друзей. А третьи наблюдают за титаническими битвами неведомых чудовищ. Даже представлять не хочется, куда попадает разум уснувших в Армагеддоне.

Тейн молча смотрел в окно.

И Наоки вдруг поняла одну вещь. Месть — это не всё. Она хочет помочь этому ребенку. Вытащить его из тьмы. Завершить то, что начал Мичи.

— Пойдем, — сказала Наоки.

Ведун повернулся к ней.

Смерил изучающим взглядом. Кивнул и двинулся к выходу. Наоки склонилась над ухом Глеба и тихо произнесла:

— Я вернусь за тобой, малыш.

Вещи они оставили в вестибюле первого этажа — там были установлены камеры хранения для посетителей. Двери блокировались отпечатками пальцев. Одноразовое использование.

Спускались на лифте.

Глеб лежал на девятом этаже исследовательского центра в постоянной подключке. У клиники была собственная служба охраны, посторонних в здание не пропускали. У входа обнаружился портал металлодетектора, но были у персонала и сканирующие устройства, неизвестные Наоки. Уровень организации солидный, но вряд ли эти парни сталкивались с перевертами.

Забрав вещи, они вышли на улицу.

— Так и будем таскаться с рюкзаками?

Ведун надел бейсболку, поправил козырек.

— Нет.

Они двинулись в сторону ворот, обогнув волейбольную площадку и тренажеры под пластиковым навесом. Ага, злорадно подумала Наоки, от пластика вы еще не отказались.

— Ты должна освоить технику открытия тайников, — неспешно заговорил Тейн. Девушка вновь отставала от спутника на пару шагов. — Я не силен в этом вопросе. Поэтому профсоюз выделил мастера, который займется твоим обучением.

— Как долго?

— У нас есть сутки. Потом мы отправимся в Столп и вплотную займемся мудаками, убившими Мичи.

Ворота приближались.

— Сутки? — переспросила Наоки. — Чему можно научиться за двадцать четыре часа?

— У нас есть магия, — напомнил Тейн. — Доверься профсоюзу, детка.

Пришлось пропустить «детку» мимо ушей.

Покинув территорию комплекса, они зашагали к исполинской тени дирижабля, накрывшей сопку.

— Мы летим на дирижабле?

— Проведем сутки в рейсе, — уточнил Тейн. — Мы не летим в конкретное место, если что. Просто не светимся.

Обучение