"Фантастика 2025-169". Компиляция. Книги 1-24 - Никита Киров

— Ну и денек, — вздохнула Танька, подтянув колени к подбородку. — Дворец, император, твой батя… Тебе хоть удалось воздухом подышать?

— Сложно назвать это дыханием, — усмехнулся я, отпивая обжигающего сладкого чая. — Больше похоже на нырок в ледяной водопад с высоты. Но… Я выплыл. Кажется.

— Значит, все получилось? И с экспедицией, и с… — она многозначительно подняла бровь.

— Получилось, — коротко кивнул я. — Все. Даже больше.

Мысли о предстоящем объявлении о помолвке вызвали не тревогу, а странное, теплое волнение. Но говорить об этом с Танькой пока… рано. Это было слишком ново, слишком хрупко.

Танька все поняла и не стала давить. Она просто протянула мне печенье из корзинки.

— Помнишь, как мы с Гиви тебя донимали в старом саду у твоего отца? — спросила она вдруг, глядя на звезды. Глаза ее блестели в темноте. — Как научили дворнягу Буяна таскать твои самые важные свитки и закапывать их под яблоней?

— Как же не помнить! — хохотнул я, и остатки напряжения этого дня внезапно растаяли, как дым. — Я неделю искал те чертежи элементаля земли! А вы по-тихому ржали, делая вид, что помогаете в поисках! Отец потом чуть шкуру с меня не снял — думал, я их на сладости променял!

— А помнишь, как мы Гиви уговорили нарядиться привидением и пугать старую ключницу Марфу? — залилась смехом Танька и хлопнула меня по плечу. — Он взлетел, умудрился зацепиться своим саваном за куст крыжовника и повис вверх тормашками, заорав благим матом! А Марфа его метлой оттуда сбивала!

— И кричала: «Бесстыжий чертенок, я тебя изгоню, нечисть проклятая!» — добавил я, смеясь до слез. — Бедный Гиви! Он потом три дня ходил в царапинах!

Мы вспоминали проказу за проказой. Как подменили соль в солонке у учителя фехтования сахаром. Как пытались вызвать элементаля воды в лохани и чуть не затопили половину флигеля. Как Танька, решив подлечить моего пораненного сокола, чуть не оставила его без перьев, устроив ему «лечебную» глиняную ванну… Мы с щемящей ностальгией вспоминали беззаботное, шумное, порой опасное детство. Время, когда самым страшным был гнев родителей или строгого наставника, а самым важным — завтрашняя игра.

— Эх, — вздохнула Танька, когда смех стих, оставив после себя приятное тепло. — Были времена. Простые. Ни тебе Пустошей, ни императоров, ни… — она запнулась, но я понял. Ни ответственности за целые рода и судьбы империи.

— Были, — согласился я тихо, глядя на звезды, отражавшиеся в темной воде бассейна. — И они были прекрасны. Спасибо, что пришла сегодня, Тань. Очень нужно было… это. Просто это.

— Я всегда рядом, Видар, — она улыбнулась, ее рука легонько толкнула меня в плечо. — Хоть ты теперь и важная птица, а для меня ты остался все тем же сопляком, который чуть не утопил нас всех в лохани. Пей чай, гляди на звезды. Завтра будет новый день. А сегодня… сегодня просто отдыхай.

Мы замолчали. Наслаждались чаем, смотрели, как звездные блики танцуют на воде. Усталость, наконец, обернулась мирной дремотою. Пустота в большом доме перестала пугать. Потому что здесь, у воды, под звездами, с кружкой имбирного чая и в компании с подругой детства, было тепло. Было тихо. Было хорошо. И завтрашние смотрины, и Пустоши, и все остальное казалось еще очень далеким. А сейчас было только «здесь и сейчас». Эхо смеха над проказами с Гиви еще звенело в воздухе, смешиваясь с вкрадчивым шепотом воды и ночи. И этого было достаточно.

Тишина у бассейна была густой, сладкой, пропитанной ароматом имбиря, лимона и воспоминаниями. Звезды мерцали в черной воде, Танька сидела рядом, ее плечо тепло прижималось к моему. В голове, наконец, стих вихрь дворцовых интриг, отцовских уроков и пугающих перспектив Пустошей. Осталось только это — покой, тепло подруги и… странная, нарастающая ясность. Мысль, которая зрела с того момента, как она переступила порог сада, звонко смеясь.

Я повернулся к ней. В скупом свете звезд и голубой подсветки бассейна ее лицо казалось знакомым до боли и бесконечно дорогим. Не как лицо возлюбленной, нет. Как лицо части самого себя. Части того беззаботного мира, где были только проказы с Гиви и гнев ключницы Марфы.

— Тань, — мой голос прозвучал тише шелеста воды.

— М-м? — она обернулась, ее глаза в полумраке блестели спокойно.

— Выйдешь за меня? — выпалил я. Просто. Без прелюдий. Без придворных церемоний, которыми обставлялось предложение Кристине. Как будто я спрашивал мимоходом: «Пойдем завтра в кабак?»

Она замерла. Совсем. Даже дыхание, казалось, остановилось. Потом фыркнула. Коротко, недоверчиво.

— Ты чего, с ума сошел, Видар Григорьевич? Имбиря перепил? — она ткнула меня пальцем в грудь. — У тебя же Кристина Годуновна! Помолвка! Осенний бал! Империя ахнет!

— Второй женой, — уточнил я, ловя ее палец.

Ладонь у нее была теплая, шершавая от магических реактивов и работы в оранжереях. Настоящая.

— Второй. Рядом. Всегда. Ты… ты как родной дом, Тань. Ты как вот этот чай. Без тебя… — я махнул рукой в сторону пустого, чужого коттеджа, — … здесь пусто и холодно. Даже с императорской дочкой в невестах.

Она смотрела на меня. Сначала с недоверием, потом с изумлением, а потом… Потом в ее глазах вспыхнуло что-то яркое, теплое, безудержное. Она рассмеялась. Звонко, по-детски, как тогда, когда мы закапывали свитки.

— Видар Раздоров, ты конченый безумец! — выдохнула она, вырывая руку, но не отодвигаясь. — Предлагаешь руку и сердце, как кружку чая! «На, Тань, выпей, согрейся!» Да ты понимаешь, что твой будущий тесть-император…

— Борис Федорович? — я пожал плечами, внезапно ощущая прилив дерзости. — Он прагматик. Главное — Пустоши закрыть. А сколько там жен у его зятя… — я усмехнулся. — Думаю, он проглотит. Если ты согласна.

Она замолчала. Смотрела на меня долго, очень долго. Потом медленно, очень медленно кивнула. Один раз. Уверенно.

— Ладно, безумец, — прошептала она, и в ее голосе дрожали смех и слезы. — По рукам. Но учти, я девушка вольная и люблю свободу. Сидеть в четырех стенах не намерена. Но, конечно же, обещаю верность и душой, и телом. Мне кроме тебя никто не нужен!

— Принимается. Делай, что хочешь, только на других мужиков не смотри, — я потянул ее к себе.

Она не сопротивлялась. Губы ее пахли имбирем