Фантастика 20254-131 - Константин Викторович Плешаков

в ответе, тоже. Пойми, Соль, я не расист. Но опричнина вобрала в себя худшее, что есть в человеческой расе. Люди слабее прочих народов, поэтому эволюция сделала их подлыми. И эта их магия… она не про связь с первоосновами, как наша или даже друидская. Это грубый взлом эфира, грязная сила слабых, издевательство над природой вещей.

Облокачиваюсь о стол, роняю враз потяжелевшую голову на ладони. Конечно, если сказать «я не расист», то расизм уже как бы и не взаправдашний. Хорошо бы Генрих и во всем остальном врал. Не мог Мясопродукт мой Андрюха специально стереть следы! Его же самого озверевшие от ставленной крови снага чуть не прибили — зачем ему это покрывать?

Мутное что-то происходит.

— Генрих, что ты намерен делать?

— Не пороть горячку. Я недооценил Барона… вернее, эту бешеную суку, которую он вытащил из каторжной тюрьмы. Думал, они затихарятся, оставшись без того видеоархива. Но они вместо этого спутались с псоглавыми. Не ожидал, что государевы опричники не побрезгуют бандитами, но теперь расклад таков. И напрямую переть против них сейчас нельзя — плетью обуха не перешибешь. Но я слежу за каждым их шагом. Дожидаюсь момента, когда они подставятся. Не переживай, я их перемелю в фарш — когда придет время. Ты просто не лезь туда, где тебя сожрут. Держись подальше от этой трясины.

— Ладненько, попробую. Но ты же знаешь, как это бывает — трясина особо не спрашивает…

Генрих пожимает плечами. Повисает молчание — скорее усталое, чем неловкое.

Вот и как все это понимать? Андрюха… в голове не укладывается. Значит, врет Генрих? Может, он сам уничтожил улики, потому что указывали они на него? Потому что он тот самый маг крови и есть, добивается каких-то своих целей и меня приручает, чтобы использовать втемную? Снага плохо врут, но Генрих не такой, как все, он запросто обвел бы вокруг пальца и меня, и полгорода.

Однако что-то тут не сходится… На Кочке псоглавых тысячи — приграничье, как-никак, ну и аномалии. Если Генрих хотел перевалить уничтожение улик на опричника — то почему на единственного среди них, с кем я знакома и могу запросто поговорить? Назвал бы любого другого или вовсе неопознанного — и я бы никак не смогла это проверить…

От понимания, что я могу, пожалуй, и дальше доверять Генриху, с плеч как будто бетонная плита падает. Что-то я, кажется, забыла сказать… Ну да, конечно.

— Генрих, мне… очень жаль, правда. Те, кого ты потерял — они многое для тебя значили? Прими мои соболезнования.

Тяжелая, формальная фраза — но для таких ситуаций ничего лучше не придумано. Ни в моем родном мире, ни здесь.

Генрих смотрит на меня исподлобья, и я тут же подбираюсь — не перешла ли я грань? Мы… не друзья, в общем-то, и даже не факт, что союзники. Но Генрих только медленно кивает:

— Спасибо. Да, они оба были добрыми бойцами. Вита собрала в себе лучшее, что есть в людях, она была храброй, хладнокровной и хорошо просчитывала риски. Работала ради денег и возможностей, конечно, но я знал, что она не позволит себя перекупить — слишком умна для этого. А Шепелявый был из тех простых парней, настоящих воинов, которые следуют за вождем, потому что так велит социальный инстинкт; собирался жениться на хорошей девочке, любил стендап, в вечернюю школу ходил — у нас тут это обязательно. Знаю, ты нас всех держишь за бандитов, и правильно — мы и есть бандиты. И все же я пытаюсь, как умею, направить и своих ребят, и город к лучшей жизни. Но для этого нужно для начала просто выжить, а с этим, как видишь, возникли проблемы.

— Я не… не держу тебя за бандита, Генрих. Я знаю, что ты защищаешь наших, защищаешь город. Впереди еще очень много работы, многие вещи могут быть… цивилизованнее. Я помогу тебе. Вместе мы справимся со всем, и с этим тоже.

Генрих устало потирает глаза:

— Первая хорошая новость за эти сутки… Я долго ждал, когда ты скажешь это, и ждал не напрасно. А сейчас… не хочу показаться негостеприимным, но ночь тяжелая выдалась. Та часть, где я предлагаю тебе остаться, а ты отказываешься… не против, если сегодня мы ее пропустим? У нас будет еще время на эти игры — столько, сколько тебе потребуется.

Хороший заход! Подмывает, конечно, сказать, мол, хватит этих игр, я просто останусь. Про особенный чай, кстати, забыла вчера со всей этой суетой… но дело не только и не столько в стремлении тела впустить в себя другое тело. По существу я уже все для себя решила: хочу быть с этим мужчиной, а значит, буду. Вот так просто.

Но все же момент неподходящий, траурный практически. И мне не терпится скорее вернуться в Дом, а то душа не на месте — все ли в порядке у моих троглодитов? Пропущенных вызовов нет, но мало ли что — времена неспокойные. Так что слияние тел отложим на потом — успеется. По пути к двери кладу руку на плечо Генриха — первое мое прикосновение к его коже. Говорю:

— Мы прорвемся. Деваться нам некуда, поэтому прорвемся.

Генрих накрывает мою ладонь своей и слабо улыбается.

Все, довольно розовых соплей на сегодня. Мы же еще отчеты в управление образования не сдали…

* * *

Зайдя в Дом, сразу выдыхаю с облегчением: здесь все спокойно, как обычно. У средних и старших перемена между уроками. Девчонки во дворе играют в «кто громче» — бедные мои ушки. Два пацанчика с искренним любопытством наблюдают за старым автомобильным аккумулятором, который только что подожгли — интересно же, рванет или нет. Рядом кто-то строит шалаш из постельного белья… ворованного, между прочим, мы такое не закупали.

Раздаю дежурную порцию оплеух и загоняю эту шоблу на уроки, которые по расписанию уже четверть часа как идут. Наверху Токс читает малышам легендариум:

'— Мне надлежит заключить союз с этим созданием, — молвил Куруфин. — Сила его велика, и помощь его может стать для меня светом во тьме.

— Но можно ли довериться ему? — возразил Митрандир, и в глазах его мелькнула тревога. — Если новый союзник предаст тебя, ты поймешь, что все нынешние беды — лишь детские ссадины перед раной, что рассечет тебе грудь.

— Всякое доверие — словно шаг через пропасть по мосту из паутины, — отвечал Куруфин. — Но иного пути у меня нет, ибо