Лунная Ведьма, Король-Паук - Марлон Джеймс

Голос Лиссисоло дрожит и срывается. Мне кажется, что она молчит, но тут я вижу, как она беззвучно плачет. Комната словно замирает в ожидании, пока она исторгнет свои чувства и восстановится. Но она продолжает плакать, не отирая лица, и в ее слезах отражается свет лампы.

– Последнее время я ловлю себя на мыслях о разных, не вполне уместных вещах. Почему никто никогда не заговаривает со мной о таких понятиях, как жизнь или смерть? Или отчего мне свойственно вспоминать давно минувшие странности – например, как мы с моим мужем любили друг друга. Ведь принцессам любовь как таковая не нужна, во всяком случае любовь мужчины; но я действительно любила его, и что-то в этой любви делало меня сильнее. Пожалуй, даже слишком. Я чувствовала в себе смелость. Из-за нее я, пожалуй, и оказалась в этом месте.

– Расскажи мне об этом, – прошу я.

– Чтобы я могла избыть всё это из себя и сделать свою голову на целый жернов легче? Чтобы я впервые за много лет запорхала по воздуху, воркуя как горлинка? Чтобы я обрела немного душевного покоя? Ты про это?

– Я просто хочу знать.

Она пристально изучает мое лицо, спрашивая глазами, действительно ли я хочу это знать. Я отвечаю глазами.

– Мой отец, Кваш Нету, который, по сути, ничем не отличался от своего деда. Он не издавал указа о том, что первородная сестра должна вступить в «Божественное сестринство», но думал его соблюсти и просто повторил, что дело не во мне, а в букве указа. После того как мне исполнится десять и три, но до того, как исполнится десять и восемь, я должна буду посвятить себя «Божественному сестринству» – звучало так, будто у меня есть хоть какой-то выбор. Дескать, пускай дурнушка, которой не добивается ни один мужчина, станет лучше божественной сестрой. Хотя чего ради мне, казалось бы, променивать вкусное мясо, супы и белый хлеб на пшено, хлебать воду из чашки с собаками и носить до скончания дней белую мантию? Именно об этом я спрашиваю всех тех мудрецов, включая моего отца. Даже этого подлеца Аеси, который так плотно лепился к моему отцу, что однажды я его спросила, не ночной ли он горшок с угодливо распахнутым ртом, чтобы сглатывать дерьмо моего отца? Видела бы ты, как хохотал двор – вот уж действительно выдался праздник! Но он не ответил ни мне, ни кому-либо другому из мужчин. Вместо этого мужчины занялись тем, чем, по их словам, занимаются женщины: начали обо мне сплетничать. Эта принцесса забывает про то, что она принцесса, и ведет себя как принц, причем наследный. Гляньте, как она скачет верхом, фехтует на мечах, стреляет из лука и играет на ко€ре, потешая своего отца и тревожа мать!

Моя мать сказала:

– Что сталось с девочкой, которая жила лишь своими новыми нарядами да дарами садов и моря?

Как будто это имело какое-то отношение к тому, чего я хочу!

Я сказала своему отцу:

– Отправь меня к тем женщинам-воительницам в Увакадишу или отправь заложницей ко двору Юга, и я буду там твоей шпионкой.

– Что мне не мешало бы сделать, так это отправить тебя к принцу, который бы хорошенько вправил твою тупую башку, – отвечает он.

Я щекочу его пальцы своими и говорю:

– Отец, я ведь дочь Кваша Нету. Ты готов к войне, которая начнется после того, как я убью того принца?

Он смеется, а потом вспоминает, что я единственная из его детей, способная влиять на его нрав и вызывать веселье в сердце. К тому же он не хотел отпускать меня ни в какую страну Юга, так как знал, что я в конечном итоге могу укрепить ее против него.

– Ты слишком прытка умом, – сказал он мне, а также, что боги обделили его детей, дав всю их мудрость только одному, точнее одной; слова, уже и без того мной хорошо усвоенные. – Возвращайся к своему брату, – сказал мне он.

А брат всё охотился на женщин и забавлялся со свиньями, охотился на кабанов и забавлялся с женщинами. Он знал, что делает, когда однажды утром зашел ко мне в опочивальню и сказал, насколько я больше похожа на отцовского сына, чем он. Помнится, его голос звучал при этом печально, но в мгновение ока он скрыл эту свою скорбь за напускной улыбкой.

Брат, брат… Ох уж этот брат! Сказать по правде, несмотря на всю его ревность, я различала, что он не глуп. Злой, легкомысленный, мстительный и настолько мелочный, что чуть не убил слугу за то, что тот подал ему недостаточно горячий кофе, но глупцом он не был. Стратегом, честно сказать, тоже. По его рассказам, это якобы он посоветовал моему отцу подумать, прежде чем сделать Калиндар нейтральной землей со свободной торговлей, после того, как все старейшины сказали ему сохранить добычу от Девятидневной войны с Югом и не оставлять ничего недругу, который любую поблажку истолкует за слабость. Особенно когда у него больше не было прав на Увакадишу. Известно, что Калиндар – пятно дерьма на лике империи. Нет там ни хороших урожаев, ни чистого серебра, ни сильных рабов, а король Массакен настолько безрассуден, что считает дарованную ему свободу торговли личной победой. Само собой, едва мой брат стал Квашем Дарой, как он всюду об этом раструбил, умолчав лишь о причине, по которой он всё это знал. А она в словах моего отца, сказавшего мне то же самое, что я сейчас говорю тебе: что настоящим сыном ему была я, а не он. Он лишь стоял за занавесью и всё подслушал.

Вот идет тридцатый год его правления. Карра, день луны в Абрасе. Я до сих пор помню то утро. Фрейлины врываются ко мне в опочивальню, раздергивают занавеси, а я им говорю, что не знаю, кто досаждает мне сильнее: они или этот солнечный свет, который они сюда напускают. Тут одна из них говорит: «Госпожа, вам надлежит встать и умыться, ибо нужно поторопиться к Королю». Созвано заседание, и все должны явиться ко двору до того, как перевернутся часы. Отец позвал меня очень уж поздно. «Как ты смеешь опаздывать, дочь, когда дело касается тебя?» Конечно, я любила своего отца, но и побаивалась тоже. А он лишь сказал:

– Да будет то, чему надлежит.

Даже указ за него зачитал Аеси. О мой отец!