"Фантастика 2025-34". Компиляция. Книги 1-26 - Алиса Бодлер

Спас русскую армию под Смоленском, первым переправился через Дунай на последней войне с турками… Весь увешанный орденами, он считал себя отличным солдатом и требовал от подчиненных полной самоотдачи в бою. Мысль о том, что его экспедиция может закончиться крахом плескалась на задворках сознания. Дальше он ее не пускал. Сохранял показное спокойствие перед всем лагерем, что давалось ему с трудом. Он физически чувствовал себя ужасно. Старые раны давали о себе знать. Жара днем и ночью сводила с ума. Пот лился ручьями. А еще эти метеоры, рассыпающие искры… Они не радовали — бесили! Не дай Бог, возобновятся припадки, от которых он лечился на Кавказских водах весь 1835 год.

«Неужели всего в полудне пути в горах по ночам, так холодно, что даже бурка не спасает, как рассказывают мои офицеры? В этих раскаленных камнях в подобное не верится. И жена пишет грустное… Предчувствия, видите ли, у нее… Смятение духа можно и должно побороть! Новый штурм необходим, и, я уверен, он будет стоить нам еще больших пожертвований».

Генерал аккуратно заносил в военный журнал скупые строчки: из строя выбыло общим счетом 768 человек. Убитыми — 1 штаб-офицер, 6 обер-офицеров, 143 нижним чинов. Ранено — 5 штаб-офицеров, 35 обер-офицеров, 578 нижних чинов[1].

Врал! Никогда не верьте реляциям и донесениям военных! Врагов у них убито — о-го-го сколько! А потери? Какой большой начальник признается, что сгубил прорву вверенных ему людей⁈ Дураки на Руси повывелись еще при Петре. На фоне подобных рапортичек охотничьи рассказы отдыхают!

Тысячи мух кружили и безнаказанно ползали по сотням раненых, контуженных и изломанных после падения с круч людей. Они лежали рядами на голой земле под раскаленным солнцем. Между ними бродили полковые священники, принимая последние исповеди у тех, кто уже не жилец. Черный, как негр, старший врач отряда доктор Николай Федорович Земский оперировал не переставая и уже не держался на ногах от усталости. Вася сновал в лазарете, помогая чем мог раненым. Наслушался сбивчивых рассказов. Услышанное от обер-офицеров поражало.

У ширванцев из строя выбыло 800 человек из полутора тысяч. Офицеров почти не осталось. Прапорщики командовали теперь ротами. В батальоны графцев назначали кого можно — прикомандированных и даже артиллеристов. У апшеронцев из колонны майора Тарасевича мюриды выбили треть. Сколько погибло в третьей колонне, история умалчивала.

Поручик Милютин, навещавший раненого полковника Врангеля, доверительно ему сказал:

— Думаю, Александр Евстафьевич, общим числом из строя убыло две тысячи человек.

Унтер-офицер Девяткин, услыхав краем уха эту цифру, ничуть не удивился. Страшная ночь выпала на его долю. Он лазил и лазил в ров перед первым укреплением, вытаскивая раненых, контуженных и потерявших сознание. Многие чуть не задохнулись под грудой тел. Очнулись в темноте, не понимая, что происходит. Люди кричат от боли, гремят выстрелы. Мюриды Шамиля вернулись в передовые укрепления, пробившись через горы живых и мертвых русских. И открыли ураганный огонь, мешая эвакуации тел и тех, кого можно было спасти.

Откуда взяться милости к павшим у тех, чьи дома и семьи предавались «солдату и огню»? Законы войны им были не писаны. Безжалостно, не разбирая, кто мертвый, а кто живой, скидывали в ущелье тела с перешейка между первым и вторым рвами. Раненых добивали. Абдулал из Дануха хвалился, что от его руки пала сотня русских. Вполне возможно. Мольбы и проклятья на русском языке всю ночь доносились до позиций Чеченского отряда, вызывая ярость и уныние у уцелевших[2]. Вася старался не слышать. Отключал голову и полз, полз, полз…

Скольких он затащил на крутой косогор от рва до первого гребня у подножья Сурхаевой башни? Не считал, не до того ему было. Мотивация простая: сам погибай, но товарища выручай! Вместе с одним рядовым из куринцев поднял наверх даже одного подпоручика. Его контузило в голову осколком скалы. Наутро обер-офицер пришел в себя. Стал ходить между солдатскими шалашами и выспрашивать, кто его спас.

— Скажем ему? — спросил Вася рядового.

— Как можно? Мы же не за награду его вытаскивали, а по христианскому долгу!

Милов удивился, но внутренне принял такую позицию. Ему казалось, что в любой армии спасти раненого офицера — это почетно и заслуживает награды. Но у «кавказцев» был свой кодекс чести, и не ему его менять. Если простые солдаты ценят офицеров и милости от них не ждут за то, что они, не взирая на свое происхождение, стоят с ними плечом к плечу, так тому и быть. Но окажись на месте подпоручика генерал Граббе, Вася палец о палец бы не ударил. Какой смысл жилы рвать и башкой рисковать ради того, кто на третий день после бойни устроил праздник в честь полученных награждений за Аргвани?

Офицеры нацепили эполеты и отправились к кибитке командующего поздравлять его с производством в генерал-адъютанты, а Галафеева — в генерал-лейтенанты. Лабынцов и Пулло получили генерал-майоров. На последнего смотрели косо, за глаза называя виновником в неподготовленном штурме. Обвиняли, что он нарочно придержал своих куринцев в резерве, предвидя плачевный исход. А тому хоть бы хны! Лучился от довольства. Генеральский чин для него — как броня от следствия по делу аула Миатлы. Победителей не судят!

— Рано всех поздравлять до получения официального приказа! — бурчал для вида Граббе, пока денщики раздавали бокалы с вином.

Офицеры запротестовали. Выпили, чокнувшись.

— В чем причина нашей неудачи? Считаю, виною всему — неопытность ширванского полка, — назначив стрелочника, командующий продолжил поражать откровениями. — Штаб- и обер-офицеры вели себя прекрасно. Все убиты или ранены, потому что все были впереди.

Никого не покоробила дьявольская насмешка, заключавшаяся в этих словах. Восторгаться гибелью офицеров — что за вздор⁈ Но такова уж была традиция русской армии — за Бога, царя и отечество умирать. Офицеров так воспитывали с детства, что нет больше чести, чем погибнуть в бою. Бытовало — отчасти справедливое — мнение, что лишь личным примером можно увлечь солдат на самоотверженные подвиги. Не родился еще вождь, который объяснит: не смерть на миру красна для командира, а такое руководство боем, при котором и поставленная задача будет выполнена, и люди сбережены, и сам офицер не погибнет. И не будут бессмысленно потеряны сотни часов и огромные усилия, затраченные на его подготовку.

— В лагере нынче не поют, — лишь на это признание хватило бесстрашного Лабынцова.

Его настолько распирала радость от генеральского звания, что он обошелся без привычной всем грубости и угрюмого вида. Скромный, плохо образованный тульский дворянин, без протекции и столичных связей, исключительно храбростью,