"Фантастика 2025-169". Компиляция. Книги 1-24 - Никита Киров

— Ну, значит, я буду сиять на балу днем, а Вивиан — ночью! Так и быть, признаю ее победу… пока, — Изабелла надула губки, но беззлобно. Она снова скрылась за ширмой, очевидно, в поисках нового «доспеха».

Вивиан не отвела взгляда. Легкая, едва уловимая улыбка тронула ее губы.

— Ночь, говоришь?

Она сделала шаг ко мне, и запах ее духов — что-то холодное, как горный воздух, с легкой горчинкой полыни — смешался с ароматом бархата.

— А ты, Видар Раздоров, не боишься темноты?

Вопрос висел в воздухе. В нем было что-то большее, чем просто кокетство. Намек? Проверка? Или просто игра?

— После Карельской Пустоши? — я попытался ответить с той же легкостью, но голос слегка дрогнул. — Теперь темнота стала для меня… знакомым соседом. Но она все еще таит сюрпризы.

— Как и я, — тихо сказала Вивиан, и ее глаза блеснули загадочно. — До бала неделя, Видар. Найди себе что-нибудь… достойное. Черное и серебро, пожалуй, подойдет. Чтобы не потеряться в моей ночи.

Она повернулась и пошла к консультанту, оставив меня стоять среди роскоши и шепота шелков с бешено колотящимся сердцем и ощущением, что я только что прошел еще один, куда более опасный, чем даже с императором, разговор.

А гвардейцы у выхода все так же неподвижно стояли, их тени длинными полосами ложились на сияющий паркет — вечные, неотступные свидетели…

Глава 17

Шопинг превратился в изощренную пытку. Я, Видар Раздоров, переживший Карельскую Пустошь и ледяной взгляд самого Темного Императора, чувствовал себя загнанным зверем в этом позолоченном лабиринте «Версаля».

Моя роль? Переводчик, кошелек (вернее, проводник кошелька отца), телохранитель и… несчастный свидетель женской одержимости новыми приобретениями.

— Видар, спроси, этот флакон духов — он с нотками морозной полыни или северного лишайника?

— Видар, уточни у мадемуазель, этот атлас — он не выгорит на ярком солнце?

— Видар, переведи, что мне нужны перчатки именно в тон этого веера, а не на пол-оттенка светлее!

Я метался между консультантами и герцогинями, шепча переводы, следя, чтобы громкие восторги Изабеллы не привлекали лишнего внимания. Каждое случайно встреченное любопытное лицо заставляло мое сердце сжиматься. Тайна. Их здесь пока не должно быть. Гвардейцы у входов в залы были каменными истуканами, но их присутствие лишь подчеркивало риск.

Гора покупок росла с угрожающей скоростью. Шелка, бархат, кружева, шкатулки, флаконы, обувь — все летело в руки услужливых продавцов, которые уже смотрели на нас, как на благословение небес.

Я нес кипы коробок, чувствуя, как элегантный мундир превращается в лакейскую ливрею. Усталость и нервное напряжение начинали давить.

И вот мы подошли к нему. К тому самому отделу. Занавески из тяжелого шелка, полумрак, интимная тишина, нарушаемая лишь шепотом дорогих тканей. Отдел нижнего белья.

Спасение! — мелькнуло в моей измученной голове. Наконец-то они отпустят меня под предлогом деликатности!

Как же я ошибался.

— О, Вивиан, смотри! Какие прелести! — воскликнула Изабелла, ее глаза загорелись не знакомым мне до сих пор озорным огоньком. Она схватила за руку сестру и… меня. — Пойдем, Видар, ты нам нужен! Выбрать сложно!

— Девушки, может, я… Лучше я подожду у входа… — попытался я вырваться, чувствуя, как предательский жар заливает шею и лицо.

— Абсолютно нет! — парировала Вивиан. Ее голос звучал ровно, но в синих глазах мерцала опасная искра. Того самого соблазна, что зовет и губит.- Ты наш проводник и судья вкуса. И переводчик. Здесь могут быть нюансы кроя… Которые нужно объяснить.

Они буквально втащили меня за тяжелые шелковые портьеры в примерочную зону. Это был небольшой, роскошно отделанный закуток с несколькими кабинками и мягкими пуфами. И… абсолютно пустой. Никого, кроме нас. И двух гвардейцев, чьи тени, я знал, замерли прямо за портьерой. Они слышат? А если дойдет до интима?

— Ну, Изабелла, начинай?

Вивиан устроилась на пуфе с видом королевы, наблюдающей турнир. Ее взгляд скользнул по мне, оценивающе, как будто я был очередным образцом ткани.

Изабелла исчезла в кабинке. Я стоял, как истукан, глядя в пол, пытаясь молиться всем известным и неизвестным богам о землетрясении или внезапном нашествии песчаных пиявок. Щелчок застежки. Шелест ткани.

— Та-дам!

Сияющая Изабелла выскочила к нам.

И мир в очередной раз сузился до единственной точки. До нее. На ней было нечто воздушное, цвета лепестков чайной розы. Лиф из тончайшего кружева, едва прикрывающего, но отчаянно подчеркивающего юную, упругую грудь. Миниатюрные бантики на бретельках выглядели кощунственно невинно. Трусики — такие же кружевные, высоко на бедрах, открывающие длину стройных ног. На ее лице играла дерзкая, победоносная улыбка. Она крутанулась, заставляя кружево трепетать.

— Ну как? По-твоему, «свет дня» теперь выглядит… соблазнительно? — спросила она, подбоченясь. Ее глаза сверкали чистейшим, неразбавленным издевательством.

Я не мог вымолвить ни слова. Кровь гудела в висках. Грудь сдавило.

— Изабелла… это… не… — я выдавил хрип.

— Недостаточно? — раздался спокойный голос Вивиан. Она поднялась с пуфа. — Позволь теперь показать, что значит «ночь»…

Она скользнула в соседнюю кабинку. Мгновение тишины, наполненное жутким ожиданием. Потом шелковый шорох, едва слышный.

Вивиан вышла.

Все остальное перестало существовать.

Черное. Абсолютное. Не кружево, а нечто более гладкое, как вторая кожа. Лиф-бандо, дерзко открывающий плечи и ключицы, лишь тонкие бретели из черного шелка подчеркивали линию. Он облегал ее грудь с такой совершенной точностью, что казалось чудом. Никаких бантиков, только безупречная линия и властная соблазнительность. Низ — три тонкие полосочки из той же ткани, высоко на бедрах, безупречно подчеркивающие линию бедер, ягодиц, длинных, сильных ног. Это не было бельем. Это было оружием. Смертоносным, элегантным, созданным для того, чтобы сводить с ума.

Она не крутилась. Она медленно прошла пару шагов, ее движения были плавными, как у большой кошки. Взгляд, тяжелый и неумолимый, был прикован ко мне. В ее глазах не было издевки Изабеллы. Там была… проверка. Вызов. И холодное любопытство — до чего я могу тебя довести, Видар Раздоров?

А я мог бы ответить — до дикого разврата. Но терпел и превозмогал.

— Ну? — одно слово, произнесенное ее низким, как бархат, голосом, прозвучало как удар хлыста. — Чей день или ночь… жарче?

Воздух пересох в горле. Сердце колотилось так, что, казалось, вырвется из груди. Я видел их обеих — ослепительную,