Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

– А не было б надобности, я б сюда и не полезла. Ты меня послушай, Велигнев. Я не просто так пришла, я с другими поговорила. Пятьдесят лет назад в Россе было сто двадцать две священные рощи. Тридцать лет тому – восемьдесят шесть. Сейчас – сорок две. Не страшно тебе? Богиня ответ дала. За эти годы к ней пятьсот двенадцать душ ушло. Не простых, а НАШИХ. А всего-то нас хорошо если тысяча наберется. И эти пятьсот смертей – они не от возраста, не от болезни. Это те, кого огнем и мечом извели, ядом и коварством.

– Агафья… всерьез ли ты?

– Смеяться будешь, я тоже не замечала. Как в тумане жила. Внучка у меня в силу вошла, я ее обучать начала, а она спрашивать. А как ответы я нашла, так и сама задумалась. Что происходит, Велигнев? Тебе многое ведомо, кто это может быть?

Обманчиво скромная пара.

Старушка в простом тулупчике и платке – и старик в одной телогрейке поверх холщовой рубахи, в портах полотняных, в лаптях. Даже без шапки, седые волосы в разные стороны торчат. Никакой в нем благостности, никакого величия.

Пока в глаза не поглядишь и не поймешь, с кем столкнулся.

А как посмотришь…

Глаза у Велигнева голубые.

Ясные-ясные. Словно безоблачное летнее небо. Чистые и спокойные.

Только вот Агафья точно знала, не просто так его Велигневом прозвали. Вот и сейчас… голубые глаза начинали медленно темнеть. От зрачка – и все дальше, дальше, словно тучи на небо сходились.

– Не знаю я. Не думал.

– А ежели узнать пожелаешь?

– Время мне на то потребуется. Буду спрашивать, буду ответа ждать. Сама знаешь, в сказке все просто. Крикни – и сбегутся птицы-звери, и ответят на все вопросы. В жизни так не получится, чудес не будет.

– Мне и не чудеса нужны, а ответы.

– Ответов подождать придется.

– Подожду я, сколько надобно.

– Ну коли так… через месяц вернешься. Что узнаю, расскажу.

– Вернусь.

Велигнев и не сомневался. Еще как вернется.

А и правда – почему никто не видел? Не замечал?

Как глаза всем отвели. И бежит, бежит по спине холодок. Неуж кто-то старую веру изводит? Свою насадить хочет?

С тем волхв в святилище и отправился. У него своя дорога, у Агафьи своя. Не друзья они, да сейчас всем крепко стоять надобно, плечом к плечу. То-то ему ночью стена огня снилась, накатывает, лес поглощает, корчатся в огне белые стволы берез, темнеет кора…

Невольно руки в кулаки сжались.

Не допущу!

Сам костьми лягу, но веру отцов и прадедов отстою!

И где-то в вышине звонко и яростно прокричал сокол.

* * *

– Просыпайся, боярышня.

Устя из сна вынырнула не сразу. Глаза открыла…

– Настасья?

– Ты про сестру спрашивала. Там они, на сеновале.

Большего Усте и не понадобилось. Сарафан натянула, в платок завернулась – и за Настасьей. Уже на полдороге опамятовалась.

– Настя, ты можешь меня к щели проводить? Где ты сама подслушивала? Посмотреть хочу, кто и как. Шум поднять легко, отмыться трудно…

Настасья кивнула.

И то… ежели сейчас пойдет боярышня на сеновал, кто знает, чем дело кончится? Ночь-полночь, да ведь не все спят! Первый шум, и сбегутся люди, а что потом-то? Ой, не порадуется боярин Заболоцкий скандалу. Девок своих, может, и простит, а Настасью точно засекут насмерть.

Так что сеновал они обошли – и с другой стороны, туда, где в задней стене сарая было окошко. Небольшое, сено ж проветривать надо!

И невысоко оно. Ежели бревнышко подставить, как раз к окошку ухом достанешь.

Устя и прислушалась.

– …тоскую я.

– Ксюшенька, сокровище мое, нельзя нам покамест. Вот во дворец с сестрой отправитесь, там чаще видеться будем.

Устя чуть с бревнышка не упала. Спасибо Настасье – поддержала, не дала шею свернуть.

Точно – Михайла.

Ах ты ж погань подколодная! Змей ядовитый! Нашел куда заползти, пролез-таки! И Ксюхе наивной голову морочишь! А она и тает, растекается! Вот жалуется, что тяжко ей… что?!

Ах ты поганка! Это я-то тебя обижаю и утесняю?!

Ну, подожди ты у меня! Косу выдеру!

Устинья аж кулаки сжала. Сейчас бы сарай кру́гом обойти да и в дверь. А там…

Михайлу – вилами, Ксюху за косу выдрать, коли не понимает, дурища, чем играет! И ведь лепечет… неуж сама не слышит? Играют с ней! Просто играют! Как с котенком месячным!

У нее-то голосок влюбленный, а Михайле скучно. Едва не позевывает.

Нельзя шум поднимать. Нельзя.

Оставалось стоять и слушать. И Ксюхины жалобы на злобную-вредную Устинью. И Ксюхины рассказы про их семью… да что ж ты делаешь-то, дуреха?! Ты ж чужому человеку такое рассказываешь, что и близким лучше не знать! К чему ему дела отцовские? К чему ему боярин Раенский?

Так бы и треснула чем потяжелее!

А Михайла выспрашивает, интересуется… ведь не просто так!

Нет.

Нельзя ей дольше тут находиться. Не выдержит она, сейчас к двери ринется да в глаза негодяю вцепится. И не оторвут.

Развернулась Устя да и к себе, обратно.

Настасье три рубля отдала, поблагодарила, на лавку легла… у самой сна ни в одном глазу.

Михайла.

И Аксинья.

Неуж и тогда он сестренке голову морочил? А ведь мог! Еще как мог!

И заморочить, и влюбить в себя, и…

И всю жизнь, как он сам сказал, он одну Устинью любил.

Не оттуда ли ненависть Ксюхина? Когда б Устинья такое узнала, она б тоже не простила. Никогда не простила. Чтобы мужчина тебе голову морочил, а сам другую любил? Такое не простишь, не забудешь.

Но Устя-то в чем виновата?

А в том, что на свете есть, так-то.

Вспомни, Устя, монастырь. И девчонку-трудницу, которую мать во всем винила. Когда б не дочь первой родилась, а сын, муж бы и не выпил на радостях, не оскользнулся бы в сугробе, не ударился б головой и не замерз. Не пришлось бы горе мыкать…

Чем тут дочь виновата?

Тем, что дочерью родилась, не сыном. Такую жизнь несчастной девчонке устроили, что та лишь в монастыре и успокаивалась.

И Ксюха так же… хоть и невиновна Устя, а достанется ей и за себя, и за Михайлу. А делать-то что?

С Аксиньей поговорить? Объяснить, что не нужна она Михайле? А как? Что сказать, чтобы сестрица поверила? Кроме крика и лая пустого, ничего и не получится. Не поверит она, потому что верить не захочет.

С Михайлой поговорить?

Даже если время выбрать, если получится с ним увидеться, кто сказал,