Бремя власти IV - Иван Ладыгин

бледных щеках выступил легкий румянец. Она попыталась сделать реверанс, но я поймал ее руку, не дав опуститься слишком низко.

— Ваше Величество… я… — она запнулась, смущенная вниманием и моей близостью.

— Сегодня просто «Николай», Валерия, — тихо сказал я, так, чтобы слышала только она. — Хотя бы до конца бала.

Потом, подняв ее руку, я громко объявил на весь зал:

— Господа! Дамы! Встречайте мою невесту и будущую Императрицу — Валерию Орловскую! Пусть музыка играет, а бокалы наполняются! Сегодня мы празднуем не только помолвку, но и свет надежды в нашем неспокойном мире!

Оркестр грянул торжественный полонез. Зал взорвался аплодисментами и криками «Ура!». А я, не отпуская руки Валерии, повел ее в первый танец, чувствуя под пальцами бархат футляра с кольцом и бешеный, счастливый стук собственного сердца, который слышала только одна маленькая, вредная садовница в Кольце. Бал начался. Но в углу зала Патриарх смотрел на нас с лицом, похожим на грозовую тучу. Это слегка нервировало.

Глава 5

«Желание путешествовать — один из самых обнадеживающих симптомов жизни»

Агнес Реплье.

Бал отгремел. В ушах все еще стоял гул музыки и приглушенный шепот сотен голосов, а в ногах приятно ныла приятная усталость от бесчисленных танцев. Прошедшая ночь стала не просто церемонией, а яркой, почти нереальной вспышкой света в череде серых, изматывающих дней.

Мы с Валерией танцевали до упаду, забыв о демонах, интригах и тяжком грузе короны. Мы пили ледяное шампанское, смеялись над какими-то пустяками с немногими допущенными к нам гостями, и в эти моменты были просто мужчиной и женщиной — счастливыми, легкомысленными, почти обычными.

Кульминацией вечера стало вручение кольца. Я ночами не спал, выкраивая время между государственными делами, болью и тренировками, чтобы выковать его в потайной дворцовой мастерской. Это было не просто украшение. Это был артефакт, символ, клятва, выплавленная в металле и камне.

Я вывел Валерию в центр зала под пристальными взглядами двора. В моей ладони на бархатной подушечке лежало оно. Не тонкая изящная безделушка, какую принято дарить невестам, а произведение ювелирного и магического искусства, созданное для настоящей Воительницы.

Основой кольца служила не гладкая платина, а миниатюрная, идеально подогнанная кольчуга из белого золота, сплетенная так искусно, что казалась шелковой тканью, застывшей в металле. В центре, словно в латах, был заключен не ограненный рубин, а камень иного порядка — крупный, идеально гладкий кабошон глубокого небесно-синего оттенка, внутри которого пульсировало и переливалось живое пламя. Это было Сердце Погибели — кристаллизованная капля чистейшей демонической сущности, добытая в сердцевине Архидемона и кропотливо очищенная Мак в моем Саду. Оно не просто сверкало — оно светилось изнутри угрожающим, ярким светом, излучая тихую, могущественную энергию. По ободку, оправляющему камень, были выгравированы микроскопические руны Солнечного Пленения и Кровавой Клятвы — моя личная защита и обет.

Я надел кольцо на ее палец, и оно легло идеально, будто всегда было ее частью. Оно не утяжеляло руку, а казалось продолжением ее воли, ее силы. Взгляд Валерии, обычно такой стальной и собранный, на мгновение дрогнул, отразив искреннее изумление и… что-то теплое, глубокое, что заставило мое собственное, выжженное сердце дрогнуть в ответ. Она поняла. Поняла весь смысл, вложенный в этот дар. Это было оружие. Это была броня. Это была клятва, данная не слабой невесте, а равному партнеру, соратнице, которой предстояло идти рядом в самом пекле.

И все прошло на удивление гладко. Гости, напуганные моим недавним триумфом над Химерой и очищением Питера, излучали почти искреннее радушие. Даже Патриарх, с лицом, напоминающим грозовую тучу, изрек положенное благословение, а глава инквизиции, Родион Старицкий, стоявший у него за спиной, кивнул с ледяной вежливостью. Угроза, что витала в воздухе перед балом, рассеялась, так и не материализовавшись.

После бала Валерия вместе с матерью, сияющей и суетливой Елизаветой, временно поселились в отведенных им покоях Зимнего. Комнаты Валерии находились всего в паре коридоров от моих. Знание, что она так близко, грело душу каким-то непривычным, почти забытым теплом. Но одновременно и дразнило. Проклятые традиции и условности! До свадьбы, назначенной на 25 декабря — дату, которую Валерия сама выбрала, настаивая на зимней, строгой и чистой церемонии, — нам предписывалось жить порознь.

«Ну уж нет, — усмехнулся я про себя, глядя на резные дубовые двери ее апартаментов. — Традиции созданы, чтобы их нарушали императоры. Иногда.»

Но сейчас было не время для ночных визитов. В моем кабинете, под недремлющим взором гвардейцев капитана Смирнова и проницательным наблюдением Рябоволова, восседал источник другого, куда более серьезного беспокойства. Сам Патриарх. Тот самый, что с кислой миной благословлял наш союз. Его недовольство витало в воздухе почти осязаемой субстанцией. От него пахло ладаном и старой пылью догм.

Я откинулся в кресле, сложив пальцы домиком. Юрий Викторович стоял у камина, опираясь на свою трость с новым, уже привычным ему деревянно-механическим протезом. Его лицо было каменным.

— Ваше Святейшество, — начал я, отсекая все светские предварения. — Ваше лицо на балу напоминало мне скорее лицо человека, присутствующего на похоронах, а не на помолвке. Поделитесь причиной столь мрачного настроения? Гости разъехались, можно говорить начистоту.

Патриарх, тучный мужчина с окладистой седой бородой и умными, уставшими глазами, вздохнул. Он не стал юлить.

— Ваше Величество, моя печаль не имеет отношения к вашему личному счастью. Да сохранит Господь ваш союз. Я печалюсь о роли Церкви в делах государства, которая, под вашим началом, свелась к роли тихой, безропотной служанки. Возьмите историю с зачисткой Питера. Подвиги инквизиции, самоотверженность наших воительниц — все это было предано забвению вашей… пропагандой. Пресса, находящаяся под колпаком Тайного Отдела, — он кивнул в сторону Рябоволова, — создала образ единственного спасителя — вас. Народ не должен видеть лишь одного героя. Он должен знать, что у Империи много защитников.

— Скромность, Ваше Святейшество, — парировал я спокойно, — украшает не только дев, но и слуг Господа. Гордыня — смертный грех. Разве не так?

— Так, — не моргнув глазом, согласился Патриарх. — Но еще больший грех — молчание о правде и трусость. А я вижу в ваших действиях трусость — вы боитесь позволить Церкви занять подобающее ей место в умах и сердцах людей.

Рябоволов, стоявший у камина, резко выпрямился. Его протез с тихим щелчком сжал набалдашник трости.

— Да как вы смеете… — начал он ледяным тоном, но я резким жестом остановил его.

— Юрий Викторович, — сказал я мягко, но так, что он мгновенно замолчал. — Его Святейшество высказывает свою позицию. И она имеет право на существование. — Я перевел взгляд на