Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

– Хочется. Только что я могу сделать?

– Ты – ничего. И одна я ничего. А вот вместе…

– Вместе? В этом месте… в монастыре…

– А это и не важно. Это последние несколько десятилетий монастыри камерами стали, а до того иными были. Достанет тут нашей силы. Ты только согласись!

– На что?

Верея смотрит шальными глазами:

– Я, Устинья Алексеевна, не царица. И рядом не стояла. А вот ты… смогла б ты все поменять, если на то воля Живы будет?

Я невольно задумываюсь:

– Все поменять?

– Дай руку, – отчеканивает Верея. И протягивает свою через прутья решетки.

Коридор узкий, мы соприкасаемся самыми кончиками пальцев. И на них начинает вдруг разгораться золотистое сияние.

– Не двигайся, – командует Верея. – Как на воле окажешься, найди любую волхву. В храм Живы сходи, она все объяснит. Я, последняя волхвица Живы, отдаю свою жизнь, смерть и посмертие! Матушкину силу отдаю, сестер силу отдаю, я последняя, я право имею! Отдаю для Устиньи Алексеевны! Пусть повернется КОЛЕСО!

Вспыхивает яркий золотой свет.

Я зажмуриваюсь, но даже сквозь зажмуренные веки вижу… или знаю…

Два тела сейчас осыпаются мелким черным пеплом.

Нас не сожгут завтра.

Мы уже умерли. Сегодня. Сейчас.

И это совсем не больно…

* * *

Чей-то голос словно сказочку рассказывает.

– Жила-была девочка. Умненькая и добрая. Матушку и сестер любила, батюшку и брата уважала и побаивалась. Хорошая такая девочка, правда, Устинья? Выбор отцовский покорно приняла, мужу ни словом не перечила, свекрови подчинялась, сердце свое на части когтями рвала, а все ж через покорность ту преступить не смела. Два раза жизнь свою повернуть не насмелилась, в чужие руки выбор отдала, да и руки те недостойными оказались. Себя сгубила, других сгубила, твоя то вина! Твоя! Ты покорствовала, а другие зло творили, ты видела, а не препятствовала. Девочка всю себя отдала, силы Живы отдала, Искру богини отдала, всю себя для тебя сожгла. А ты… Что ты выберешь? Что сможешь? Ты сейчас на перепутье дорог, Устинья Алексеевна, тебе решать, тебе выбирать. Как сделаешь, так и будет. И больше шанса уж никто не даст.

Выбирай, Устиньюшка. Выбирай…

Ненавистное имя хлещет, ровно кнутом. Устинья кричит, отчаянно и яростно – и черный огонь под сердцем вспыхивает. Вспыхивает, обжигает, выдергивает ее в реальность.

Глава 1

– Устя! Устинья! Да что ж за горе такое с девкой?! Вот ведь недоладная…

Устя не открывала глаз.

Молчала, ждала. Чего? А она и сама не знала. Вроде как помнилось все отчетливо.

Жизнь помнилась, длинная, страшная, темная.

Смерть помнилась.

Даже Верея помнилась хорошо, и вспышка золотого и черного в ее глазах, вспышка, которая захватила и понесла… куда?

– Устинья! Все матушке расскажу, ужо она тебе пропишет розог!

Матушке?

Устинья что есть силы прикусила изнутри щеку – и решительным движением распахнула ресницы.

И тут же зажмурилась от потока расплавленного света, который словно лился на нее сверху.

Солнышко.

Тепло.

И…

– Нянюшка?

Бабушка Дарёна только вздохнула.

– Поднимайся уж, горюшко мое. Вот уж уродилось… все сестры как сестры, боярышни, а ты что? Из светелки удрала, в земле извозилась, вся что чернавка… разве ж так можно? А сейчас я и вовсе смотрю – лежишь на грядке. Солнцем головку напекло, не иначе!

Устя смотрела – и помнила.

Осень.

Осень ее семнадцатилетия. Этим летом ей семнадцать исполнилось, можно сватать. Можно бы и раньше, но тут прабабка вмешалась. Отец ее побаивался, так что спорить не стал. В семнадцать лет замуж отдать? А и пусть. И время будет приданое собрать.

Заболоцкие, род хоть и старый, многочисленный, но бедный. Не так чтобы с хлеба на квас перебиваться, но и роскошествовать не получится. Так, чтобы и приданое сестрам, и справу для брата – сразу не получается. А брату надобно, царский ближник он. При дворе служит, самому государю Борису Ивановичу. А там сложно…

И одеться надо, и перстень на руку вздеть, и коня не хуже, чем у прочих, и сапоги сафьяновые. А денежка только что из доходов с имения, а много ли с людишек возьмешь? Вечно у них то недород, то недоход, все какие-то оправдания…

Пороть? А и тогда много не выжмешь, это Устин отец, боярин Заболоцкий, понимал отчетливо. Разве что работать еще хуже будут.

– Поднимайся! Чего ты разлеглась, боярышня? Сейчас ведь и тебя отругают, и меня, старую…

Память нахлынула приливной волной.

Качнулись наверху гроздья рябины. Багровой, вкуснющей… Устя ее обожала. Красную тоже.

Почему-то нравилась ей эта горьковатая ягода, а уж если морозцем прихвачена… Птичья еда? А вот она могла рябину горстями грызть, и плохо ей не становилось. Вот и сейчас…

Какая тут вышивка?

Какие проймы – рукава – вытачки – ленточки?

Качнулись за окном светелки алые кисти, Устя и не вытерпела. Сбежала полакомиться.

– Помоги подняться, нянюшка.

– От шальная. А я тебе о чем?

Устя протянула руку, прикоснулась к сухим, но сильным пальцам.

Нянюшка…

В той жизни, которую не забудешь, она раньше времени в могилку сошла. Но кто ж знал, что у матушки хворь такая приключится?

Как матушка слегла, отец брата схватил да и уехал со двора. А какие тут слуги-служанки, когда хозяйка в бреду мечется? Только нянька за ней и ухаживала… и боярыню не выходила, и сама за ней ушла. Устинью к ним и не пустили даже. Что она могла? Меньше пылинки, ниже чернавки… одно слово, что царица. Устя тогда месяц рыдала, а муж только и того, что фыркнул, вот еще о ком слезы лить не пристало! Служанка! Тьфу!

Пальцы были живыми и теплыми.

И пахло от нянюшки знакомо – чабрецом, душицей и липой, до которых нянюшка была большая охотница. В чай их добавляла, в мешочки траву набивала и одежду перекладывала…

И…

Живая!

Только сейчас поверила Устя, что все случившееся было не сном.

Живая!

И нянюшка, и маменька, и сестры, и отец с братом, и…

Все живы.

И ЕГО она сможет тоже увидеть!

Взвыть бы от счастья, кинуться няне на шею, да сыграло свое воспитание. Устя недаром столько лет царицей была, а потом и в монастыре пожить пришлось. Девушка только плечи сильнее расправила.

– Прости, нянюшка. Впредь осторожнее буду. Пойдем, поможешь мне косу переплести, покамест маменька не узнала да не обеспокоилась.

– Вот блажная, – ворчала няня привычно.

А Устя посмотрела на свою косу.

Толстую, толщиной в руку, которая извивалась по синей ткани сарафана. В золотисто-рыжие пряди вплетена синяя с золотом лента. И ни единого седого волоска.

И