Дмитрий Силлов - Закон проклятого

Ознакомительный фрагмент

– Звони, я ж сказал, – смущенно пробормотал Иван, пока девчонка бинтовала глубокую царапину на руке от острого края металлической тарелки, столь удачно им брошенной. Хотя на самом деле не имел он ни малейшего понятия о том, как будет защищать от уличных бандитов это маленькое курносое недоразумение, когда дело дойдет до настоящей разборки.

Пронзительный – словно кота за хвост – звонок дребезжал, заливался на всю катушку, но в квартире будто все вымерли. Наконец послышалось шарканье, застучала об пол палка, заскрипел-защелкал древний несмазанный замок, и знакомая дверь, наконец, отворилась. Седой, согнутый почти сотней нелегких лет дед Евсей Минаич подслеповато щурил глаза, придерживая на носу очки без одной дужки с толстенными стеклами. Наконец, разглядев парня, которого воспитал в одиночку после смерти родителей, старик заплакал и протянул навстречу трясущиеся руки.

– Внучек, родной… Дождался… – зашептал Евсей Минаич.

– Ну ты что, дед, я ж вернулся, – Иван шагнул вперед и обнял старика. – Радоваться надо, а ты…

– Да я радуюсь, внучек, радуюсь, – шептал старик, а слезы всё лились из-под очков, темными пятнами расплываясь на зелёном камуфляже, увешанном значками и аксельбантами.

Потом они сидели за столом. Иван рассказывал своему, хоть и не родному, но такому своему деду об армии, опуская дедовщину, рукоприкладство офицеров, гнилую капусту с варёным салом – «мясом белого медведя» – в столовой. Также абсолютно ни к чему было знать Евсей Минаичу про «медпомощь» санинструкторов, часто вместо осмотра и отправки в госпиталь хандривших от голода и издевательств старшего призыва «духов», писавших зеленкой на тощих животах: «Ты служишь в ВДВ» – с последующей «воздушно-десантной калабахой» в область затылка, заменяющей и таблетки, и докторов. Иван не рассказывал, как вынимал из петли труп повесившегося «духа», как сопровождал на родину другой труп – парня задушили собственные распухшие гланды, так как тот боялся идти в пункт медицинской помощи, зная, как встречают «деды» вернувшихся из госпиталя «косарей», коими считали старослужащие всех без разбора заболевших «духов».

Он не рассказывал о «подвигах» Калашникова – только о совместных тренировках, прыжках с парашютом, учениях, стрельбах, и… казалось, что служба, действительно, похожа на ту самую школу жизни для молодежи, которой преподносят ее с высоких трибун толстые маршалы с большими звездами.

Евсей Минаич слушал, кивал, снимал, протирал и снова надевал очки, между делом смахивая невольно набегающие слезы.

– Чем теперь, внучек, заниматься-то думаешь? – спросил он, когда Иван наелся и закончил рассказывать сказки.

– Ой, дед, даже и не знаю, – Иван чесал за ухом кота, а тот сыто жмурился на тусклую кухонную лампочку. – Приду в себя маленько, привыкну к гражданке, а там видно будет…

– Помру я скоро, – Евсей Минаич опустил голову. – Тебя дождался, теперича и помирать можно…

– Да ты чего, дед?!

Иван аж привстал от неожиданности. Лютый скатился с коленей, извернувшись в воздухе, приземлился на четыре ноги, обиженно задрал хвост и, гордо вскинув голову, зашагал на балкон.

– Ты чего, дед, а? Я только-только со всеми почетными долгами рассчитался, теперь самая что ни на есть жизнь и начнется… Ты это брось, у меня ж кроме тебя – никого на всем белом свете. На кого нас с Лютым оставишь?..

– Пора уж мне, ничего не попишешь. Чую я – срок подошел.

Старик тяжело поднялся со стула.

– Надобно мне передать тебе наследство, покуда еще ноги таскаю…

Евсей Минаич поплелся в комнату, долго двигал ящиками древнего комода и, наконец, вернулся с объемистым свёртком.

– Тут тебе и от родителей – земля им пухом, – и от меня. На могилку придешь, авось вспомянешь добрым словом…

– Да ну тебя, дед, достал уже – помру-помру… – взорвался Иван.

– Тихо ты, – шикнул на него старик, разворачивая бумагу и выкладывая на стол здоровенную книгу, какие-то бланки с печатями, пачку денег и еще один сверток поменьше, перевязанный синей ленточкой от торта.

– Книгу эту предки твои всю жизнь писали, и мать-покойница к ней свою руку приложила. Тут и травы, и заговоры, и много ещё чего. Цены ей нет, одним словом. Это – дарственная на квартиру. Это завещание на остальное имущество, тоже на тебя оформлено. Денег вот маленько на первое время… А это, – Евсей Минаич медленно развязал ленточку и развернул тряпку, – это тоже вот, не дай Бог, пригодится. Время-то нонче ой какое смутное.

На столе, поблескивая черными боками, лежал «вальтер» с тремя запасными магазинами, горка патронов и четыре «лимонки».

Иван вытаращил глаза.

– Ну ты, дед, даёшь… – только и смог он произнести.

– Парень ты уже взрослый, в деревне в твои годы уже детишек имеют, так что, думаю, добром распорядишься по уму. Не как батя твой…

Евсей Минаич украдкой смахнул слезу.

– Да уж разберусь, – кивнул Иван. – Спасибо тебе, дедушка.

Он помог деду собрать вещи со стола, не переставая удивленно покачивать головой и бормотать про себя: «Вот тебе и дед – божий одуванчик… Котовский на пенсии…»

Когда же наследство было вновь упаковано в застиранную простыню, старик изуродованными войной и артритом пальцами расстегнул рубаху и снял с морщинистой шеи мешочек, сшитый из толстой черной кожи. Сколько себя помнил Иван, мешочек этот дед не снимал никогда, даже в бане, а на все расспросы отвечал лишь:

– Опосля, внучек, опосля, погодь маленько…

Руки Евсея Минаича дрожали и не слушались. И это было не от старости. Иван рванулся помочь, но потом, сообразив что-то, сел на место и притих.

Наконец Евсей Минаич справился с тесёмками и развязал мешочек. Иван вздохнул… А выдохнуть-то и позабыл.

На ладони старика отливал серебром металлический круг, внутри которого была заключена испещренная непонятными символами пентаграмма. По бокам диска топорщились маленькие крылья. Мелкие, но удивительно правильно ограненные драгоценные камни украшали амулет, и не надо было быть большим знатоком антиквариата, чтобы понять, насколько это древняя и бесценная вещь.

– Откуда это у тебя, деда… – наконец выдохнул Иван.

– От твоего дедушки. Настоящего.

– Как? Ты его знал? И молчал столько лет?

– Молчал…

Седая голова опустилась ещё ниже:

– Может, зря молчал. Но уж теперь точно самое время. Дед-то твой уж больно страшно погиб на войне. И не от фашиста. Его бомба-то уж, почитай, мертвого накрыла. Я об нем не особо много знал, он такой был, не разговорится шибко. Малахольный маленько, земля ему пухом, сердешному. По ночам бредил, всё ему какой-то человек в чёрном мерещился. А перед смертью самой он мне вот это отдал и наказал тебе передать. Я сына его после войны нашел, воспитал. Отца твоего, то есть. А он, бедолага, пулю себе в лоб пустил. К нему тоже тот чёрный человек по ночам во сне приходил. Не выдержал парень, видать. Да там и помимо этого много всего было. И мамка твоя его не пережила – родила тебя и Богу душу отдала. Да про то ты знаешь. Вот так.