По праву сильного - Дмитрий Лифановский

— Выбор сделан, — мне показалось, или в голосе ватамна промелькнуло облегчение, — Ещё одно, ярл, — Ушата замялся, — Мои кости. Я покажу где. Проведи обряд. Дай мне покой. Ты — Верховный ватаман. У тебя есть право.

Я кивнул. Не из страха или долга. Из уважения. Ушата был воином. Таким же, как я. Он заслужил покой.

— Покажи, — сказал я.

Он повёл меня по древним коридорам наверх. И с каждым шагом я все сильней осознавал, что эти лабиринты теперь для меня открытая книга. Здесь я уже никогда не заблужусь. Мы оказались в одном и тупиков, почти у самой поверхности. Ушата коснулся покрытой мутной слизью стены, камень под его рукой дрогнул, и часть кладки осыпалась, открыв нишу. Там, в пыли и паутине, лежали кости. Пожелтевший череп смотрел на меня пустыми глазницами.

— Делай, что должно, ватаман — сказал Ушата, и его фигура начала таять, растворяясь в полумраке, — И помни: Хлынов — не добыча. Хлынов — воля.

Фигура воина растворилась в затхлом воздухе. Тьма сомкнулась, я остался один.

Горе мое, горе, горе мое, горе,

Горюшко большое.

Когда к этому горю, когда к этому горю

Родна матушка пришла.

Говорила бы я с нею, говорила бы я с нею

Сознание включилось резко, будто по щелчку пальцев. Надо мной нависал парчовый балдахин огромной кровати, рядом сладко посапывала Рогнеда, а кожу указательного пальца правой руки холодил массивный перстень из сна. А из кабинета доносился тихий, мелодичный полустон:

Расти, дочка, детей, расти, дочка, детей,

Как я узрастила.

Горюй, дочка, горе, горюй, дочка, горе,

А как я горевала.

Ходи к матушке в гости, ходи к матушке в гости,

Пока матушка жива.

Едва вышел из спальни, мне в пах уперлись мягкие упругие ягодицы. Хозяйка этого богатства замерла, пение прекратилось и на меня через плечо уставились два заплаканных небесно-синих озера в обрамлении густых рыжих ресниц:

— Ой! — пискнула дебелая девица лет семнадцати и отскочила от меня прижав к необъятной груди грязную, мокрую тряпку, которой она только что мыла полы, — Простите, господин, я не знала, что Вы здесь, — залепетала поломойка, намереваясь зарыдать.

— Кто такая? — спросонья голос оказался хриплым и грубым. Лицо девицы скривилось, губы задрожали, — Да успокойся ты, не злюсь я.

— Так Веселина я, — срывающимся голосом, загнусила рыжая, — Завсегда тут убираю по утрам.

И как ее охрана пропустила?

— Не похожа на Веселину ты, — девушка испуганно сжалась, — Скорее на Плаксу похожа, — улыбнулся я, — И кто тебя пустил сюда?

— Так господин Щербатый направили, — мелко закивала девка, наконец, убрав тряпку от груди, — Велел, чтобы блестело все, как… — она замялась, а лицо ее вспыхнуло огнем.

— Плакала почему? Обидел кто?

— Нет, господин, — от мотания головой, рыжие волосы заметались языками пламени.

— А что рыдала тогда?

— Так песня жалостливая, господин.

Тьфу! Я думал, ее мои вояки помяли, а у нее песня жалостливая.

— Ступай, Веселина. Щербатому скажешь, что я распорядился не беспокоить.

Девица кивнула и, подхватив ведро, бесшумно метнулась к двери, — через мгновение о ее присутствии напоминали только мокрые разводы на полу. Да эрекция… Только сейчас понял, чего так напугалась девка. Разговаривал с ней в одних трусах и в полной боевой готовности. За дверью послышался шлепок, полупикск-полувсхлип и икающий хохот Щербатого. Значит, все-таки помяли девку. Ну, и ладно. Не убудет с нее.

Вернулся в спальню, задумчиво посмотрел на спящую княжну и стал натягивать штаны. Меня ждут Подземелья.

Изрешеченные пулями, обожжённые магией и заляпанные кровью стены напоминали о гремевшем вчера в этом зале кровопролитном бое. Я стоял у входа в подземелья, глядя на черный зев, ведущий в недра земли. Древние лабиринты будоражили кровь и манили своими тайнами. Часовые у лестницы молча проводили меня взглядами, когда я шагнул в затхлую темноту. Они не задавали вопросов, не по чину, но я чувствовал их любопытство.

Я спускался глубже и глубже. Фонарь в руке отбрасывал тусклый свет, выхватывая из мрака влажные стены и руны, едва заметные под слоем слизи. Извилистые коридоры, крутые лестницы, узкие переходы. Я шел уверенно, ведомый древним артефактом, нежно, словно ручной зверек, обнимающим мой палец.

Запах сырости и гнили ударил в ноздри. Передо мной была та самая массивная дверь, покрытая резьбой. Я уверенно коснулся камня, как это сделал Ушата во сне, тяжелая плита дрогнула и отползла с пронзительным скрежетом, открывая сокровищницу.

Все, как во сне. Сундуки, ларцы, груды золота и серебра, самоцветы, мечи, щиты… В центре, на каменном возвышении, бронзовый рог и секира. Рядом — золотая цепь с обсидиановым диском. Перстень ожил, запульсировал живым теплом, настойчиво требуя подойти к реликвиям. Сопротивляться не стал ­ — тут наши желания совпадали.

На постаменте обнаружил не замеченный во сне, изрядно потертый, но все еще добротный кожаный пояс с петлями под артефакты. Странно, сколько он тут пролежал? Три века? Четыре? Или больше? Если даже его положили сюда во времена конкисты аномалии — больше трехсот пятидесяти лет. А выгладит, как будто за ним каждый день ухаживают — кожа эластичная, не задубевшая от времени.

Рукавом смахнул пыль с вещей, опоясался, прицепил рог, вдел в петлю секиру, и неугомонное колечко тут же успокоилось, мне кажется, даже заурчало удовлетворенно. Вот и отлично. Сунул в карман штанов Тэмдэг-ын Хаалгу, смотри-ка, запомнил и даже выговорил без запинки. Непочтительно сунул, да простят меня духи Степи, но сумку взять с собой я не догадался. И напрасно, мне еще Ушату в чем-то выносить отсюда. Хотя, вот этот мешок вроде целый. Высыпал на пол какую-то бижутерию, еще раз огляделся и замер.

А ведь об этом месте никому нельзя знать! Если весть о казне Хлынова разойдется, Шуйские, не дожидаясь окончания войны, поднимут свою гвардию, чтобы вырвать город из моих рук. Империя, не медля, двинет легионы, чтобы раздавить нас. Да и Великий князь неизвестно как себя поведет. А если здесь есть реликвии, подобные Тэмдэг-ын Хаалга? Вещи, священные для Новгорода, Императора, эребов, да даже просто могущественных родов? Тогда бойня станет неизбежной. Хлынов превратится в вечное поле битвы, где Пограничью не устоять. Пока не устоять.

Плита, полыхнув рунами, встала на место, отрезая меня от несметных богатств. Когда-нибудь, когда я придумаю, как их легализовать, не вызвав у сильных мира сего приступа всепоглощающей алчности, они пригодятся. А пока пусть