КОМ-7 (Казачий Особый Механизированный, часть 7) - Ольга Войлошникова

class="p1">— Понятно. Вкусного-сладкого, чего ж не понятно-то? — Батя нашёл меня взглядом. — Заслужили? — Я кивнул. — Тогда пойдём! Самый большой самовар ставить будем!

— Да-да! Самый-самый! — прыгала вокруг отца Сэнго.

До сих пор непонятно. Как в пятидесятилетней лисе уживается такая мощь с мозгами и нравом подростка?

Кончилось тем, что честно поделившиеся с домочадцами сладким лисёнки сожрали почти всё, что купили. Не увидел бы — никогда не поверил бы! Сожрали, чаем заполировали и валялись раздутыми рыжими колобками на солнышке на крыше веранды…

ИЗ САМОЙ ИМПЕРСКОЙ КАНЦЕЛЯРИИ

Тем временем история со спущенным с лестницы подрядчиком получила своё продолжение. Его родители (надо полагать, наученные кем-то, а, быть может, от собственного большого ума), нажав на все возможные рычаги знакомств и подключив максимально высоких покровителей, подали жалобу самому государю императору, изложив действия Ивана Кирилловича в самом дурном свете. По писанному в жалобе (а я её тоже читал, а как же — это когда меня на первую и единственную беседу в качестве свидетеля произошедшего пригласили) всё было представлено как начальственное самодурство, необоснованная агрессия и жестокость, которая (внимание!) могла быть вызвана некомпенсированным посттравматическим синдромом. К жалобе прилагались описания полученных вследствие приступа начальственного гнева травм на нескольких листах и даже со снимками.

Не знаю уж, что сказали Кирилл Фёдорович и Андреем Фёдоровичем, а в наше училище явилась особая комиссия имперской канцелярии. Точнее, её единоличный представитель — секретарь по особым поручениям, Евгений Ильич Серёдкин, как следовало из его документов.

Вообще дядька выглядел калачом тёртым, времени был терять не намерен. Приехал, объявился у секретаря, испросил себе свободный кабинет и первым делом вызвал меня, попросив Хагена Генриховича (о, это была очередная стадия Хагеновского обрусения — присоединения к имени отчества!), Людочку и Ивана Кирилловича мест службы до беседы с ним не покидать.

— Вы не стесняйтесь, Илья Алексеевич, — сказал он, раскладывая на столе бумаги и поглядывая на меня короткими взглядами.

— А вы не опасайтесь, — усмехнулся в ответ я.

Секретарь прекратил перебирать бумаги:

— А… отчего же вы думаете, что я вас… боюсь? — и нахмурился слегка.

— А я не думаю. Я ж чую страх. А бояться меня не надо. Раз уж государь счёл, что я с малолетними курсантами могу работать, значит, имел убеждение в моей душевной уравновешенности. Или, как это модно сейчас говорить, в психической стабильности.

Секретарь несколько неловко откашлялся:

— Что ж, давайте перейдём непосредственно к нашему вопросу. Итак, что вы имеете доложить о произошедшем конфликте между Иваном Кирилловичем и господином Веретейко, Романом Селивановичем.

— Простите, не имею счастья знать второго упомянутого вами господина.

Господин Серёдкин коротко глянул на лежащий справа от него футляр. Ага, а это, поди правдомер! Что ж, только правду и ничего кроме правды.

— М-хм. Господин Веретейко вплоть до двадцать восьмого августа сего года отвечал за возведение ряда зданий и сооружений на территории сего Специального военного училища.

— Ах, этот! — понял я. — О личном конфликте я ничего не знаю. А вот факты, подтверждающие, что этот Веретейко — вор первостатейный, видел. Цельну папку! При непосредственном разбирательстве между Иваном Кирилловичем и этим прощелыгой не присутствовал, домысливать и перевирать не буду.

Он снова глянул на футляр и нахмурил одну бровь:

— Вы утверждаете, что при избиении не присутствовали?

— Утверждаю, — согласился я.

Серёдкин снова скосился и потёр подбородок:

— Но что-то вы видели?

— Много чего за последние дни видел.

— Илья Алексеевич, прошу вас, без ёрничанья. Мы с вами делаем одно дело, уверяю вас. Видели ли вы господина Веретейко непосредственно в день конфликта, двадцать восьмого августа?

— А-а! Так бы и спросили. Видел, конечно.

— М-хм! Что конкретно.

— Конкретно, поднимаясь по лестнице Общевойскового департамента тылового обеспечения, помещения которого по улице Большой были предоставлены Специальному военному училищу для размещения штабного отдела, я увидел, как распахнулись двери второго этажа и из них появился означенный вами тип.

— Вышел? — сузил на меня глаза Серёдкин.

— Нет, скорее вылетел. Возможно, запнулся в дверях, я, право, не знаю. Далее он довольно споро проследовал мимо меня, и более я его не видел.

Серёдкин, поджав губы, смотрел на футляр.

— И всё?

— И всё.

— А ранее вы его знали?

— Ни ранее, ни позже я ни разу не имел неудовольствия видеть сего типа.

— А как же вы узнали его?

— А я и не узнал. Я у Ивана Кирилловича спросил: кто, мол, это был? Он мне и сказал: подрядчик-вор. И папку показал.

— Понятно-понятно… А что вы можете сказать о состоянии господина Веретейко в тот момент?

— Да не знаю я, какое у него было состояние. В машину запрыгнул он довольно быстро и умчался сразу.

— Это вы видели?

— Слышал. Окно открыто было.

— Вы уверены, что это была именно его машина?

— Иван Кириллович лично наблюдал за его отбытием.

Серёдкин вздохнул.

— А теперь прошу вас, Илья Алексеевич, ознакомиться с жалобой об увечьях, — вот тут он и протянул мне то слёзное воззвание о помощи невинно пострадавшему с описью травм на пачке листов.

Что ж, я почитал.

— Занятно пишут господа! Я бы на вашем месте этих докторов тоже бы на правдомере поспрашивал. Так ли страшно всё было?

Впрочем, в том, что Иван прошёл хорошую школу рукопашного боя, я не сомневался. Мог отделать и похуже, если б не был в такой ажитации.

— Об том не волнуйтесь, — уверил меня Серёдкин, — опросим всех.

— От меня ещё что-то требуется?

— Можете заняться своими обязанностями, но прошу вас покуда никуда не отлучаться и домой не уезжать. Возможно, вы мне ещё понадобитесь.

— Хорошо.

Я вышел из кабинета, радуясь, что он расположен прямо напротив преподавательской, и решил пока посидеть там и почитать дельное наставление, подкинутое мне намедни Харитоновым. Двери в преподавательскую прикрывать не стал — любопытно же, кого ещё вызовут.

В общем, оказалось, что список опрашиваемых невелик и ограничен первыми названными именами. Сперва вызвали Хагена. Он пробыл там даже меньше меня и по выходе тоже зашёл в преподавательскую.

— Ну что? — спросил я. — Что рассказал?

— Ровно то, что видел, — пожал плечами Хаген. — Дверь открылась, появился человек, быстро пронёсся мимо нас. Не знаком. Не разговаривал. Ни одно слово из его пасквиля свидетельски подтвердить не могу.

—