Виктор Глумов - Город смерти

Ознакомительный фрагмент

Когда увидел высоковольтку — чуть от радости с катушек не съехал. Долго не понимал, почему Женька тычет пальцем в вышки и бормочет:

— П-п-провод-да… П-п-п…

Думал, бред у него. А потом дошло. Проводов нет. Сперли. С высоковольтки. И несколько вышек валялись на земле. Даже елки уже выросли, не вырубает их никто. Женька плакал. Сил у него почти не осталось. Знать бы, что с ним. Никакое заражение так быстро не убивает. Кроме радиации. Дрон прислушался к ощущениям, ему показалось, что уже тошнит и скоро конец.

Теперь Дрон искал людей, шел по просеке, тащил за собой Женьку. Пусть арестуют. Пусть. Ему мерещились вчерашние твари, чудилось, что лес шуршит и следит сотнями красных глаз. Женька сбивался с шага, цеплялся за Дрона, наваливался и хрипел. Не удержался, упал. Дрон пощупал его лоб: горячий. Ему срочно требовалась помощь, и Дрон расплакался от счастья, когда они выбрались на утоптанную тропинку.

К тому времени Женька неразборчиво бормотал молитвы, пытался креститься, всхлипывал, а Дрона тошнило все сильнее, и он не мог разобраться, от волнения или лучевой болезни.

— Поднажми, камрад, ща к людям выйдем, тебя в больничку определят…

Женька лупал больными глазами, блестящими и пустыми. Его рюкзак давно уже волок Дрон, понимая, что скоро придется бросить вещи и нести Женьку. Оружие оставлять нельзя, оружие — жизнь.

Мысли путались, Дрону казалось, что он на войне, что не сдаваться идет, а крошить врага в капусту. Женька сел, прислонился спиной к колючему стволу ели. Рука у него была страшная, опухшая, пышущая жаром. Дрон примостился рядом, достал воду и еду. От консервов Женька отказался, а вот пил много и жадно, Дрон уже собрался делать замечание… А смысл? Кончился их побег. Теперь не в армию, теперь в тюрьму бы не попасть. Что там за дезертирство и кражу оружия бывает?..

Надо было одному уходить.

Люди двигались по тропе навстречу. Дрон волок Женьку, не желая бросать оба рюкзака и автоматы. Ему было тяжело, пот заливал глаза, грохот собственного сердца поглотил посторонние звуки. Какая радость: мужики! Вроде местные. Или охотники, ружья вон за плечами. Они остановились метрах в пяти. Дрон тоже притормозил, медленно усадил Женьку на землю: прикрой, камрад, если что.

— Нам нужна помощь! — крикнул он местным.

Мужики забеспокоились, зашушукались. Еще бы, наверное, все уже знают: солдаты сбежали, вооруженные, опасные.

— Мой друг болен! Пожалуйста, помогите нам! Вот! — Он склонился, чтобы положить автомат, но так и застыл — словно по команде мужики направили на него стволы.

Местные — все шестеро — были вооружены. И смотрели неприветливо.

— Не стреляйте! Мой друг болен! Мы не опасны!

Защелкали затворы. Женька вдруг всхлипнул, поднялся и, шатаясь, побрел к местным.

— Стой, — прошептал Дрон, приседая. — Камрад, стой!

— Лунарь? — четко, с ненавистью спросил местный.

Дрон растерялся. Лунарь? Женька брел к ним, волочился кое-как, а Дрон застыл на месте и медленно, на всякий случай, поднимал оружие.

Женька вдруг остолбенел.

— Г-господа, — услышал Дрон. — А ч-что с в-вами? Г-господа?

— Эй, лунарик, вали отсюда!

Женька возобновил движение. То ли не соображал, то ли еще надеялся на помощь. Вот ведь.

— Вали, сказали, стрелять будем! Здесь вам не Москва!

Дрон решился: надо забрать Женьку, остановить. Он, не опуская автомата, сделал несколько шагов вперед, пристально всмотрелся в лица… Лица?!

Человекообразные существа были братьями вчерашнего зверя, частью его мира — шелушащиеся, покрытые пятнами и струпьями, с гноящимися щелками глаз. Руки переднего, сжимающие незнакомой конструкции ружье, до ужаса напоминали клешни.

Женьку совсем занесло. Он нелепо взмахнул руками — и передний мутант выстрелил. Дрон затаился, не дыша. Женька упал набок. Похоже, местные не ожидали от товарища такой прыти — на секунду воцарилась тишина, уроды не двигались. Потом застонал Женька. Пока все глазели на него, Дрон кинулся вбок, в лесную чащу. Он бежал, не разбирая дороги, не замечая, что ревет, бежал, нелепо вскидывая ноги.

На тропинке за его спиной Клешня навис над странным лунарем, направив на него ствол.

— Че он? — спросил Сопливый.

— Хрен знает… Стремный… Чистый, бля. Эй, Мокруха, пошерсти, что у него в мешке?

Мокруха послушно полез в рюкзак. Вынул банку консервов, растерянно покрутил в руках. Порылся еще, нашарил фонарик, спички.

— Лунарский шмот, — авторитетно заявил Сопливый.

— Ни хрена не лунарский! — Дед Вано, признанный спец по лунарям, отобрал у Мокрухи фонарик. — Нет у лунарей такого шмота! Эй, задохлик, говори, откуда ты?

Женька открыл глаза. Все плыло, кружилось, ну и рожи у местных, что они от него хотят, мама, прости, ой, больно, мама, товарищ офицер, я из взвода…

— Какая еще часть? — не понял Клешня. — Ну-ка, Мокруха, разберись, что он там лопочет!

Мокруха наступил на искалеченную руку Женьки, Женька зашелся криком.

Этот вопль и звуки выстрелов настигли Дрона. Дрон втянул голову в плечи и, не оглядываясь, побежал дальше. У него не хватало дыхания и очень кружилась голова.

— Бесполезно, — Клешня плюнул на труп. — Надо найти второго. Шмот заберем, а второго сдадим баронам.

Дрона поймали к вечеру.

Леон держит меня за руку чуть выше локтя. Больно. Терплю. Спотыкаясь, иду следом. Молчим. Наконец останавливаемся. Сейчас что-то будет!

— Что за дело? — перевожу стрелки, чтобы он успокоился.

Ни фига не подействовало.

— Зачем ты притащила это дерьмо в бункер?

За полтора года я научилась мало-мальски его чувствовать. Сейчас он взбешен. Эх, говорила же моя задница!

— Это непростой человек…

— Что-то за последнее время стало много «непростых человеков»!

— Хорошо, тогда как ты объяснишь… его существование? Его машину? Его книги? Одежду?

Вроде успокоился.

— Пока никак. Но я тебя просил, предупреждал: не свети бункер. Мое положение зыбкое, вдруг завтра надо будет залечь?

— Он же не опасен! Да он вороне голову не скрутит!

— Ладно. Представь: возвращаешься ты домой, а в твоей постели — сифилитичка.

— Леон, да пойми же ты: у меня выхода не было! Куда бы я его машину дела?

Усмехается. Достает портсигар. Понты, блин! И сигаретки покруче моих будут. Бумага тонкая, почти прозрачная.

— На твоем месте другой бы…

Не даю ему договорить:

— Знаю, знаю!

Протягивает сигарету. Закуриваю и продолжаю с замирающим сердцем:

— Что с ним теперь?

Говорю и понимаю, что от его решения зависит если не вся моя жизнь, то ее огромный, самый важный кусок. И если он поступит «как другой бы», я не знаю, что сделаю. Не знаю, на чьей стороне буду. И не знаю, кто из них более «свой». Леон… Мне будет его не хватать, но он не пропадет без меня. Вадим…

— Идем, я кое-кого тебе покажу.

…Вадим. Существо из другого мира. Парень из Поднебесной. Человек, который не боится помочь незнакомому. Просто так помочь. И не потребовать платы. Что он сейчас обо мне думает? Черт! И еще раз черт! Отблагодарила, блин! Подставила. Привела цацками увешанного, понадеялась на Леона, подумала, что поймет, поможет… С какой стати?

— Что с ним будет?

Оборачивается, выплевывает окурок, растирает ботинком и говорит на ходу:

— Сандра… Взрослая ведь девочка. Это для тебя важно?

Молчу. Пять граммов золота. Фантастическая машина… Лакомый ведь кусок. Почему сразу не подумала? Забыла, что здесь совсем не как у лунарей… у элиты. А если бы не Леон, кормить бы мне червей своим гуманизмом.

Идем быстро. Дыхание сбивается.

— Ты говорил… не бросать своих. Он помог просто… так, понимаешь? Просто так!

— И сразу свой?

Вижу его затылок. Смоляные волосы собраны в хвост. Волосок к волоску. Наверное, он сейчас улыбается. Ненавижу его улыбку! Молчит. Издевается? Меняю тему.

— Что за дело?

— Такой ты мне нравишься больше.

Сволочь. Ненавижу. И преклоняюсь. Иногда кажется, что он железный, поэтому боюсь: железному легко заржаветь.

— Сама увидишь. Возможно, твой… хмырек нам и пригодится.

Перевожу дыхание. Если «пригодится», значит, будет жить. Хотя… зачем Леону его убивать?

Два этажа. Первый — цокольный, второй типа жилой. Внизу — сырые, холодные даже летом клетушки. Наверху — каморки тюремщиков, мало уступающие камерам. Третий, четвертый и пятый этажи снесены на фиг. Сотни раз была здесь, но не привыкла. Только вижу чертов дом, сразу чувства возвращаются. Снова я валяюсь связанная, и жизнь висит на волоске. И снова Леон, но теперь по эту сторону стены.

Идем по протоптанной тропе, справа и слева — поросшие щетинистым кустарником развалины. Здесь мало обитаемых домов — опасно, рядом зона отчуждения, где пересекается слишком много интересов.