Союз Тигра и Дракона - Ольга Михайлова

когда выражаются в определенных моральных поступках? — спросил он после недолгого размышления у красавчика-соседа.

— Восьмой параграф первой главы? — Шэн запрокинул голову и прикрыл глаза. — Он говорит о достоинстве, как о поведении, исполненном самоуважения. Но человек — не серебряная монета: его достоинство сразу не определишь. А возможно, Кун-цзы имел в виду, что знания нужны только тому, кто достоин их? Вообще же, мне часто кажется, что Кун-цзы жил в волшебном царстве грёз и придуманных им людей. Вам это не приходило в голову?

К удивлению Шэна, Чень Сюаньжень кивнул.

— Приходило и не раз. Кун-цзы говорил: «Если при жизни отца следовать его воле, а после его смерти следовать его поступкам, и в течение трёх лет не изменять порядков, заведенных отцом, то это можно назвать сыновней почтительностью». Один знатный человек в нашем городе велел разобрать плотину на обмелевшей реке: его полям не хватало полива. Но летом поднялись грунтовые воды, и после затяжных дождей река разлилась и затопила его поля и все поместье. Увидев это, старика хватил удар. Его потомки, по счастью, спешно восстановили плотину, но тем самым оказались непочтительны к памяти папаши. Однако я, в отличие от Кун-цзы, не стал бы упрекать их за это. Если твой отец сделал глупость, — разве долг сына — закрепить её в потомстве?

Чжао Шэн улыбнулся. Собеседник начал ему нравится.

— Добавлю, что как пример конфуцианского достоинства часто приводят старую притчу, в которой собака вызвала на бой льва, но тот не обратил на неё внимания. Тогда собака заявила: «Если не будешь драться, расскажу всем псам, что лев меня боится! Лев ответил: 'Пусть лучше меня осудят за трусость собаки, чем презирают львы за драки с псами». Но разве боязнь чужого мнения говорит о достоинстве? — Сюаньжень пожал плечами. — Также Законоучитель заметил, что достойный человек не идёт по следам других людей. Я бы сказал: «по головам», по следам-то достойных людей идти вполне допустимо, но, видимо, Кун-фу действительно жил в золотой век морали и истины…

Шэн кивнул. Сюаньжень продолжал.

— Не менее сложна и преданность. Иероглиф «чжун» 忠, состоит из двух частей. Первая означает, что нужно быть честным и не отклоняться ни вправо, ни влево. Вторая — что нужно сохранять верность Поднебесной. Но вот беда, если ты обладаешь столь прекрасными качествами, как честность и верность, к ним нужно добавить ещё и изворотливость лисицы: ведь история говорит, что самый преданный непременно будет предан и умрёт, обвиненный в государственной измене[1]. Люди ненавидят предателей, но презирают верных псов точно так же, как презирают за глупость, но ненавидят за ум.

— Да, но включи вы подобные рассуждения в экзаменационное сочинение — вам не поздоровится.

Сюаньжень усмехнулся и кивнул.

— Да, экзамен — не то место, где уместно блистать умом. Хоть, скажу откровенно, я не знаю мест, где это уместно. Из случайного разговора местных экзаменаторов я понял: чтобы называться здесь умным, надо сильно поглупеть. Но я чувствую, что могу легко с этим справиться.

Шэн снова улыбнулся.

Они не договорили. В коридоре громко ударили в гонг, призывающий на экзаменационное испытание. Сюаньжень, выходя из комнаты, окончательно решил, что ради учителя и названного отца он попытается сделать всё, что сможет, чтобы оказаться в числе пятидесяти лучших. Ну, а не выйдет стать чиновником — подастся в военные. Достоинство человека определяется не тем, достигнет ли он цели, а тем, каким путем он к ней идёт.

Шэн же размышлял о том, его странный сосед оказался куда глубже и сложнее, чем показался ему вначале.

В толпе других претендентов из первой группы они двинулись к месту экзамена. Блики утреннего солнца играли в зелени сосен и криптомерий и золотили посыпанные гравием аллеи. Аромат хвои и смолы щекотал ноздри. Вскоре их взорам открылся императорский павильон, заполненный сотнями празднично одетых гостей. Красные лакированные колонны и балюстрады, изумрудная черепица крыш, позолоченный орнамент одеяний правительственных чиновников, шелковые подушки и развешенные повсюду изречения Учителя, создавали приподнятую атмосферу

В толпе судачили, что ждут самого императора, что канцлер Юань Цаньяо будет принимать экзамены, и канцлер Чжан Цзячжэнь, говорили, тоже скоро прибудет.

Огромный экзаменационный зал был разделен на ровные ряды небольших комнатушек с двумя закрепленными между стенами досками: на одной можно было сидеть, на другой писать. Пронести сюда можно было только корзинку с бумагой, кистью, тушью и тушечницей, и едой.

На этот раз оказалось, что заявки на участие в экзамене подали около шести тысяч человек. В этом не было ничего удивительного: на уездные экзамены подавали заявки сто тысяч, но победителей оказывалось не больше десяти. А здесь экзаменовались победители всех уездных отборов. И все понимали: только один из трёх тысяч шэнъюаней[2] станет цзиньши[3].

Попавшие в первую группу перед тем, как пройти в зал, по двое проходили в специальные помещения. Там их встречали недружелюбного вида надзиратели в чёрных халатах, и подвергали довольно унизительной процедуре досмотра. Охранники проверяли личность студентов и обыскивали их на наличие скрытых текстов, тщательно оглядывали принесенные письменные принадлежности, чернильный камень, чернила и кисти, ощупывали корзинки на предмет второго дна, обнюхивали принесенную еду. Потом требовали раздеться, осматривали подкладку шаней и требовали показать изнанку нижней рубахи. На этом они не успокаивались, но разували экзаменуемых и осматривали даже обувные стельки.

Чень Сюаньжень, зная, что не удосужился нигде записать ни единого иероглифа, оглядывал ищущих с едва заметной усмешкой. Ван Шэн воспринимал обыск с едва скрытым раздражением, ибо терпеть не мог, когда к нему прикасались, хоть и понимал, что подобный досмотр неизбежен.

Каждый испытуемый распределялся в экзаменационную камеру в соответствии с заранее определенной системой нумерации Небесных стволов и земных ветвей. Экзаменаторы выдали каждому бумагу с официальной печатью. Прерывание экзамена и общение извне были запрещены. Если кандидат умирал, чиновники заворачивали его тело в соломенную циновку и уносили.

Шэн и Сюаньжень были пропущены и попали в один ряд и соседние кельи, обозначаемыми одним из тысячи неповторяемых знаков «Тысячесловия». Их ряд считался самым неудачным: он был начальным и перед ним располагался стол, за которым сидели ответственные за экзаменационную сессию чиновники в высоких, горой стоящих шапках и широких поясах.

Шэн сидел молча, ожидая оглашения темы сочинения, и тут услышал за стенкой тихую ругань своего соседа. Причина ругани выяснилась, когда к нему подошёл надзиратель. Оказалось, что все столы в экзаменационных кельях были закреплены на одном уровне, измеренном, видимо, по достаточно изящному придворному. У Ченя Сюаньженя, увы, нога не