Огибая свет (СИ) - Андрей Евгеньевич Фролов

— Ланс, я настроен любой ценой исполнить приказ Диктатиона, сисадда? Прошу, не заставляй нас делать это силой, пусть даже и с возможным удовольствием для парней…

А я пожевал губу, с тоской вспомнил про недоеденный завтрак и повернулся к Ч’айе.

Та оставалась неподвижна, глядя на широкий экран консоли, словно там шла очередная серия бесконечного скучного шоу. Если мои недоверчиво-пугливые вопросы и позволили девчонке взглянуть на Ланса Скичиру с новой стороны, она решила придержать открытия при себе.

— Я вернусь через пять минут, терюнаши, — с нажимом подытожил йодда за дверью, и легко махнул в камеру скрещёнными пальцами. — Берите только самое нужное, медлить нельзя.

Выключив камеру и едва удержавшись от вздоха, я принялся одеваться.

Хотел было подшутить над Ч’айей и с нарочитой капризностью попросить отвернуться, но девушка сделала это сама — отошла в дальний угол за кроватью, ещё раз проверила пуговицы рубахи, аккуратно заправила ту в штаны и начала шнуровать самодельные тапки.

Самое потрясающее при этом, что делалось всё без паники, спешки или лишних вопросов, и можно было спорить на любые деньги, что молчала она вовсе не по причине утренней обиды. Пожалуй, именно в тот момент я впервые и задумался, что больше без умницы-кареглазки не смогу прожить в Тиаме ни единого дня…

Я оделся и бережно затянул бронекуртку; бок отозвался лёгкой болью — почти незаметной… словно ветростат в гостиной. Переведя дыхание, задумчиво покрутил в руках жилет. Потёртая чёрно-жёлтая ткань была приятной и плотной, с несвоевременной охотой делилась воспоминаниями, и чуть ли не впервые заставила пожалеть об использованном праве Бесхвостого не нашивать полученные нашивки.

Бережно свернув двуцветный символ казоку, я убрал его в рюкзак. Натянул перевязи башера, пальто, и обнаружил, что Ч’айя ждёт в прихожей, уже одетая в перешитые пиджак и жилет, окончательно готовая к выходу.

Более того, за прошедшие в моих раздумьях пару минут девчонка умудрилась отыскать в дебрях норы крепкую матерчатую сумку, куда сложила пару бутылок с водой, пачку галет, часть домашней аптечки и несколько фруктов — подсохших, но ещё съедобных шаров-пинкуо (к слову, я и понятия не имел, что они у меня были). Ах, да, ещё она добавила к своей ноше матовый цилиндр светошумовой бомбы, прихваченный из открытого арсенала.

Плотно обрызгав верный уличный балахон маслами, я протянул его Ч’айе, и она безропотно замоталась с головой. Дополнила маскировку второго терюнаши в гнезде почти не переделанная маска-респиратор в форме морды чу-ха, девушке уже знакомая по эвакуации в подвал «Куска».

Придверный дисплей в прихожей показал, что тощий одноглазый криит уже поджидает. Отрегулировав на плечах рюкзак, я старательно застегнул ботинки, ещё раз осмотрел нору, погасил консоль и открыл входную дверь.

Казоку-йодда тут же сделал короткий шаг назад и окинул меня (возможно, даже просканировав выпуклым объективом имплантата) оценивающим взглядом. По девушке скользнул брезгливым, без промедления качнул башкой в сторону лифтов.

За ремень его широких штанов был заткнут компактный башер с насадкой для предельного подавления звуков, под расстёгнутой рубашкой на мохнатой груди отчётливо виднелся серебристый кулон «Диктата Колберга».

— Меня зовут Шникки, — сказал крысюк таким тоном, будто последние полчаса я только и делал, что умолял открыть секрет. Ещё раз мотнув головой, криит первым зашагал от норы. — Не отставайте.

— Где остальные? — негромко поинтересовался я, осматривая пустой коридор и торопливо запирая дверь.

Меня в очередной раз огорчило ощущением, что любимое жилище я покидаю в самый последний раз…

— Прикрывают на улице, — сухо бросил Шникки через плечо. — Шевели булками, терю, пока о нас не пронюхал весь комплеблок.

Когане Но, ну что за дерьмо⁈

Будто бы я в ключевой турнирной партии в моннго хотел на прикупе добрать Стаю Алого Просветления, а вместо этого в лапу пришли костяшки, из которых и Стон Мученика-то не складывается…

В итоге у меня была подруга (невероятно жаркая, хоть и странная), полные карманы денег (без преувеличений), отсутствие (почти) долгов, и… новый, байши, виток совершенно неуместной кутерьмы…

Мы двинулись за казоку-йодда — я чуть впереди, стараясь не выпускать Ч’айю из-за спины, время от времени невольно протягивая назад руку, чтобы касаться балахона девушки и физически ощущать её присутствие.

Вопреки ожиданиям, лифт доставил не на подвальные парковки, а на первый этаж. Однако здесь Шникки повёл не к главному входу, а боковыми коридорами, к дублирующему подъезду в обход чингайны Сапфир, терпеливо пропуская встречных чу-ха в полутёмных нишах холла.

13-я улица рокотала в предвкушении штормбольных матчей, далеко не всем участникам которых было суждено встретить новый рассвет — этот гул было слышно ещё с моего этажа комплеблока. А уж когда одноглазый йодда открыл двери и суетливо поманил за собой, гвалт, писк и визжание утренних гуляк вкатились в дверной проём, будто густое облако «карамельного» дыма.

Убедившись, что не стали объектом интереса лишних глаз, мы с Ч’айей последовали за криитом, через мгновение оказавшись на шумной улице.

Как и в предыдущих сезонах «Состязаний единения боли и радости», для колёсных фаэтонов и гендо традиционно отгородили только половину (дальнюю от «Куска угля») проезжей части 13-й, а остальную уже сейчас активно заполоняли бонжурцы-пешеходы.

Шерсть на многих мордах была выкрашена в яркие гербовые цвета любимой команды, поверх повседневной одежды мелькали туники с эмблемами «Рвущих на куски», «Стального шипа» или «Змеиного укуса». Над головами пёстрой толпы покачивались тряпичные транспаранты с призывами удачи для игроков-любимчиков, флаги и крупные надувные фигуры.

Забавно, но за штормболистов болели не только самцы всех возрастов — среди перетекавших по улице виднелось множество хвостатых дам, как совсем юных и празднующих наравне с сильной половиной, так и постарше, запросто вливавшихся в праздник без злоупотреблений. То здесь, то там из их плетёных заспинных корзин выглядывали любопытные детёныши.

К слову, злоупотреблений, конечно же, хватало, и примерно половина болельщиков (несмотря на ранний час) уже была ощутимо пьяна. Кое-где целыми стайками визгливо декламировали стишки-припевки, подбадривающие своих или оскорбляющие конкурентов; кто-то обнимался и плясал; кто-то даже дрался, но без особой злобы, отнюдь не насмерть.

Тетронов в толпе не маячило, но в сердце Бонжура, если откровенно, особой власти у них не набиралось и обычным днём. В отличие, конечно же, от известных зубастых морд.

Словно в подтверждение мыслям о вездесущих «Детях», на осветительных столбах покачивалась пара трупов, подвешенных головами вниз. Мёртвые самцы были тощими, в дурной одёжке, заметно плешивыми. В других обстоятельствах я бы принял их за жалких безнорых наркоманов… если бы не искорёженное устройство для разбрызгивания кислоты на лапе ближайшего.

В дохлых «Шутов» с хохотом и визгом швыряли мусор и камни, а кто-то