Олег Верещагин - Мир вашему дому!

— А по-моему, зря они это затеяли, — сказала еще одна девчонка. — У них и так несколько войн одновременно идет.

— Их вооруженные силы великолепны, — заметил хрипловатый мужской голос, — а флот и штурмовики, пожалуй, лучше наших. Кроме того, шэни, и гаргайлианцы уцепятся за возможность воевать против сторков обеими руками. Или что там у них? Англосаксы используют их как основную ударную силу на планет

Вокруг засмеялись, но тут же посерьезнели — все. Документальные кадры репортажа сменились старой хроникой времен Галактической войны. За мельканием кадров ясный и звонкий мальчишеский голос пел с неистовой силой, рвавшейся из строк:

— Земляне![55]Я поведу вас туда,где не бывали мы!Мы пройдем сквозь толпыврагов,как сквозь лес,затрещат их кости, как сухие сучья.И если прекратится треск,значит полегла в боях слава наша!Мы войдем в их миры,как пламя в камыш,города их вспыхнутдругими огнями,их планеты навзничьпадут перед нами!

Игорь коротко переглотнул, наблюдая за кадрами хроники — всплывали из багрового тумана окровавленные, озверелые и вдохновенные лица, рушились улицы и горело небо…

— Шел на площадь за рядом ряд.К небесам поднимались руки.И клялись войска.Был парад.Проносились хоругви, хоругви.В центре вился имперский флаг,черно-желто-снегово-белый,а на левый и правый флангуносились знамена красные.Этот видел его, видел тотнаше красное, красное знамя,красное-красное, как восход,потревоженный ураганами.До далеких звезд пронеслицвет восхода —и мы узнали,что закаты нездешней землибыли цвета земного знамени!Всё пройдя и смерть победив,возвратимся мы стариками.Станут драками наши бои,реки быстрые —ручейками.Мы вернемся в свои города,где полдневный дремотный воздух,и лишь в снах к бойцам иногдавозвратятсядальние звезды…

…Его не искали. Больше того — посмотрели на него так, что Игорю показалось, будто его не узнают.

— Слышали? — с порога поинтересовался он тем не менее. — Англосаксы на Арк-Фендане!

— Да неужели? — спросила…

Спросила Светлана.

Над Озерным было уже заполночь. Недавно прекратился снег, город спал, лишь на залитых огнями улицах в центре тихонько урчали снегоуборочные машины — дренажная система не справлялась.

Во дворце генерал-губернатора жизнь не прекращалась ни на секунду, но и там из каждых десяти окон светилось только одно, а шум почти утих. Огромный комплекс, раскинувшийся на холмах, дремал.

Караул возле кабинета, генерал-губернатора сменился. Солдаты в парадной форме Алых Драгун, отдав салют холодным оружием, вновь замерли у дверей, украшенных имперскими гербами, чуть вздернув подбородки. Пустой гулкий коридор перекатил эхо шагов уходящей смены и затих, снова.

Дежурный офицер в «предбаннике» работал за компьютером. Дверь в сам кабинет была наплотно закрыта…

…Вытянув ноги под стол, Войко Драганов смотрел новости. Довженко-Змай, одетый в мундир Алых Драгун, стоял у огромного овального окна, придававшего кабинету сходство с рубкой космической яхты. Руки генерал-губернатора были скрещены на груди, глаза полузакрыты. Длинные ресницы чуть подрагивали.

— Мы дружим с девяностого, — внезапно сказал Драганов, не отрываясь от экрана. — С первого класса лицея. Я все понимаю и я не в обиде на тебя… Но все-таки — почему, ты даже не попытался образумить ее?!

Довженко-Змай нее повернулся. Он вообще не сказал ни слова — но Драганов напрягся. Он СЛЫШАЛ голос друга.

"Образумить? А отец смог образумить… ЕЕ? Ту, которая умерла на моих руках на улице Иппы в двухсотом? У нее тоже был парень — он ранил меня, когда мы не захотели отказаться друг от друга. И брат у нее был — мы и сейчас с ним дружим, ты знаешь. Но она захотела, чтобы было так, как было — и никто ничего, с этим не смог поделать. Даже смерть.

"Да, и смерть, — отозвался Войко и выключил экран. — Если тебе было больнее, чем мне все это время — я тебе не завидую. Помнишь, как наша лицейская группа пела:

Я завтра уйду в безнадежный бой.[56]Подписан уже приказ.И мы не увидимся больше с тобой,Но эти часы — для нас…"Генерал-губернатор подхватил:"Соль на щеке, и губ твоих жар,И тихий шепот, дождя…Сегодня я счастлив — вот только жаль:Я мало любил тебя.Короткое «да» — пьянящий ответ.(А звезды шипят в крови)Я тысячу сонных, приглаженных летМеняю на день любви… Помнишь, на нашем выпускном пели этупесню, а мы танцевали с девчонками и говорили о будущем?"

"Да, — молча кивнул Драганов. — Сколько погибло человек из нашего выпуска? Ты помнишь?"

"Уже пять, — отозвался Довженко-Змай. — Трое военных, двое гражданской службы… Ты теперь улетишь с Сумерлы, Войко?"

"Нет. Но в конце лета соберу экспедицию и пойду за Третий Меридиан. На год, может — на два, не знаю. Буду искать артефакты Рейнджеров. Может быть, снова приедет Беннет, мы в прошлый раз неплохо поработали."

"Мне жаль, Войко,"- закончил генерал-губернатор, поворачиваясь наконец.

— Сергей Константинович, — приоткрылась дверь, появился дежурный офицер, — капитан Бельков только что передал — он ждет вас в тюрьме.

— Да, я сейчас еду. Машину, поручик, — Довженко-Змай оттолкнулся от подоконника. — Поедешь со мной?

— Полечу в лагерь, — покачал головой Драганов, поднимаясь на ноги. — Подвези до аэродрома, по пути ведь.

— Конечно, одевайся.

— В какой он камере?

Дежурный полицейский, вытянувшись в струнку, отрапортовал:

— Пятая камера, господин штабс-капитан.

— Откройте, — приказал Бельков и положил на стол фуражку.

— Да, господин штабс-капитан, слушаюсь, — полицейский полез в сейфовый шкаф, потом повернулся и неуверенно спросил: — Господин штабс-капитан?

— Да.

— Разрешите задать вопрос?

— Конечно.

— Это правда… — полицейский смешался. — Это правда, что он… что он нанял вабиска — и помогал им произвести тот взрыв?

— Правда, — кивнул Бельков. Тогда полицейский, подумав, взглянув прямо в лицо своему начальнику и обстоятельно разъяснил:

— Тогда я прошу вас, господин штабс-капитан, снять меня с поста и разрешить отгул. Я нахожусь при оружии и у меня ключи от его камеры… Я боюсь, что нарушу присягу, господин штабс-капитан. Я всегда был хорошим полицейским, вы знаете… и тут у нас немного работы. Но тогда, в тот раз, я помогал соседям хоронить их дочку. Такая красивая и умная была девочка, она бы закончила школу в этом году… У меня самого оба сына ходят туда же. Так что я прошу вас официально, господин штабс-капитан.

Бельков слушал очень внимательно. Затем кивнул:

— Да, конечно. Вы можете быть свободны. Ему все равно некуда бежать…

…Карев поднялся е кровати быстрым движением, уже глядя в сторону двери. Сел, вцепившись в откидную койку обеими руками и облизывая губы. Глаза его поблескивали двумя искорками в свете дежурного плафона. Бывший глава совета директоров выглядел сейчас загнанно к жалко, почти раздавленно.

Бельков аккуратно закрыл за собой дверь и встал, прислонившись к косяку плечом, скрестив на груди руки. Он стоял молча, не сводя с арестованного взгляда, и под этим взглядом Карев начал ерзать, облизывать губы все чаще — и наконец нервным голосом, с каким-то даже вызовом, бросил:

— Вы меня не запугаете, штабс-капитан, не запугаете!

— Да ты сам себя запугал, дальше некуда, — брезгливо сказал Бельков, подходя ближе. Еще молча достоял, глядя, на корчащегося против своей воли Карева сверху вниз. — Знаешь, что? Я уже довольно долге работаю в полиции. И мне никогда — слышишь, ни-ког-да! — не хотелось бить арестованных. И не приходилось. Даже когда три года назад я арестовал одного из вашей компании, пытавшегося убить генерал-губернатора… тогда ещё просто мальчика Серёжку… даже тогда мне не хотелось ударить его. Я полицейский. Я арестовываю, а не караю, карать — дело суда. И он тебя ждет, будь уверен… но я не об этом сейчас. Просто мне в эту секунду впервые в жизни хочется не просто ударить арестованного, а избить его — до полусмерти, и это все равно будет очень маленькой платой за тех, кого ты убил руками иррузайцев. Просто как человеку хочется, как нормальному человеку… — и кулак Белькова со страшной силой впечатался в лицо Карева, отбросив его к стене так, что послышался глухой стук. — Как хорошо-то… — пробормотал штабс-капитан, потирая костяшки пальцев, — чудо до чего хорошо… — заливаясь кровью и с ужасом следя за руками полицейского, Карев сел на кровати. — Я пытаюсь понять, чего тебе не хватало? Ради чего ты убил двадцать восемь детей? Чем же ты будешь оправдываться перед собой?