Прежде, чем умереть (СИ) - Мичурин Артём Александрович

Я за свою трудовую жизнь отчекрыжил много пальцев. Не помню сколько точно, но это не от того, что мне память отшибло, а от того, что сбился со счёта. А режу я их далеко не каждому встречному-поперечному. Чтобы попасть в мою коллекцию недостаточно просто оказаться у меня на пути. Нет, это не так работает. Кандидаты проходят строгий отбор. Нужно что-то из себя представлять, дабы стать экспонатом, нужно мне чем-то запомниться. У кого-то есть яркая история, над которой можно взгрустнуть или посмеяться. У других — внушительный послужной список. У третьих — дар осложнять мне жизнь сильнее прочих. Но лейтенант... Лейтенант будет стоять в моей коллекции особняком. На почётном месте.

— Всё же гадкая это привычка, — поморщилась Оля, слыша хлюпанье разделяемых хрящей. — И почему ты о ней не забыл?

— Потому что есть фундаментальная устойчивая система социально значимых черт, определяющих личность, как таковую. Забей. Дай тряпку.

Я замотал большой палец правой руки Павлова в просоленную тряпку и открыл подсумок, как вдруг вспомнил о «Скауте».

— Смотри, — назидательно подняла палец Ольга, уловив направление моего взгляда — трофейные НАТОвские семёрки вряд ли попадутся.

— Да к чёрту, — стащил я с лейтенанта жилет, всё ещё набитый полными магазинами. — Один раз живём. Так ведь? О, тут и оптика сменная припрятана. Жаль, ПБСа нет. А это что. Магазины кедровые. Дьявол! Как же я «Кедр» проебал?! Павлов, подсказать не мог? Гореть тебе в аду за такое свинство. Ладно, по дороге на братскую могилу заглянем, — закончил я с прилаживанием своего барахла к новой разгрузке и накинул плащ. — По машинам. Я веду.

Мы сели в броневик, я включил заднюю и, выкрутив баранку, стал разворачивать агрегат передком к выезду. Вначале, когда труп лейтенанта только попал в боковое зеркало, мне показалось, что это тень так странно легла. Но нет, над мёртвым телом склонилось какое-то существо — низкорослое, коренастое, в лохмотьях и разгрузке-лифчике. Его уродливая голова была испещрена буграми и глубокими морщинами, а лицо принадлежало пятилетнему ребёнку с заячьей губой. Существо положило руку лейтенанту на лоб, кособокие плечи затряслись, влажные голубые глаза оторвались от мертвеца и уставились на меня через зеркало.

— Какого хера?

— Квазимодо... — высунулась Ольга наружу, приоткрыв дверь, и тут же захлопнула её. — Ох чёрт! — полезла она в люк пулемётного гнезда. — Гони-гони-гони!!!

Я врубил первую и вдавил педаль газа в пол. Машина, взвизгнув резиной, сорвалась с места. Как и тварь позади.

— Оторвись от него! — орала Ольга сверху, крутя из стороны в сторону пулемётом. — Быстрее!

Мы вылетели из ангара и понеслись по разбитой дороге, набирая скорость.

— Быстрее, Кол, ёбтвоюмать, быстрее!!!

Тварь мелькала в зеркале, то появляясь из-за машины, то снова ныряя вправо.

Что-то ударилось о крышу, и Ольга подпрыгнула, матерясь, как сапожник утром после попойки. Тварь снова появилась в зеркале, а справа прогремел взрыв. Машину повело, и мне пришлось сбросить скорость, чтобы удержать её на дороге.

— Блядь!!! — пулемёт разродился несколькими короткими очередями, кроша остатки асфальта и поднимая облака пыли с сухой земли. По дороге слева что-то прыгнуло, но я не успел рассмотреть. — Вправо, Кол! Прими вправо!!!

На сей раз взрыв ухнул возле левого заднего колеса. Броневик тряхнуло, послышался отчётливый скрежет жёваного металла, зеркало разлетелось на куски.

Я вцепился в руль, пытаясь удержать тяжеленную машину, решившую, что всё это чересчур и с неё хватит. Правый борт приложился о столб. Броневик крутануло, он подпрыгнул, и линия горизонта начала быстро менять своё положение, неподвластная рулю и педалям.

Глава 60

Литература. Есть ли сегодня слово более ненужное и обесцененное? Что, адвокат? Ой, давайте без занудства. Поговорим о литературе. Лично я могу назвать четырёх писателей, чьи произведения... Да ладно, кого я обманываю? У этого предложения нет осмысленного завершения. По-настоящему хорошо я знаю всего четырёх писателей — это Киплинг, Гаррисон, Азимов и Муркок. Последний запомнился мне больше остальных. Его герой был — если можно так сказать — более прочих непохож на типичного героя. Даже с отшибленной памятью я вспомню его имя — Элрик из Мэлнибонэ. Очаровательная эгоцентричная мразь. Я зачитывался его приключениями. Манерный мясник королевских кровей, полный противоречий и самокопания. Белая ворона на генетическом уровне. Я легко ассоциировал себя с ним. Я держал его Чёрный Меч своими руками, описывал им кровавые круги, стоя на горе трупов. И это было чертовски приятно. Даже Язон дин Альт и Джим ди Гриз при всём их цинизме не давали мне такой полноты погружения в шкуру героя. Да, они были сволочами, но только на поверхности, а в целом представляли собой образ Спасителя. И это отвращало. Когда крутой брутальный негодяй-авантюрист вдруг становился альтруистом ради ебаных общечеловеческих ценностей, моя детская ручонка сжималась, комкая страницу. Детей считают глупыми — зря. Дети чувствуют фальшь, как никто другой. Можно обмануть взрослого, подсунув ему пару-тройку шаблонов формата «не пришей к пизде рукав», но с детьми это не прокатит. Они почуют пиздёж, едва герой раскроет рот, чтобы изменить себе. О, если бы можно было обратить время вспять... Я стал бы детским писателем. Нет, серьёзно, я написал бы кучу коротких захватывающих историй, простым и понятным языком рассказывающих о том, что такое жизнь и смерть, ради чего стоит топтать землю, и как эффективно устранять встающие на пути помехи. Я не понимаю, почему никто не объясняет этого детям с младых ногтей. Вместо вкладывания в детские головы действительно полезных знаний, туда пихают «Что такое хорошо и что такое плохо», читают бредовые сказки, поют шизофренические колыбельные, а потом удивляются — «Как же так вышло, что из моего драгоценного чада выросло амёбоподобное нечто, умеющее только ныть, терпеть да уповать на Господа?». Литература — это не только развлекательное чтиво с картинками. Литература способна менять людей, формировать их мировоззрение, образ мысли, вектор развития. Но человечество ею подтёрлось.

Я очнулся в перевёрнутой машине. Очнулся, надо полагать, довольно быстро, судя по тому, что был ещё жив, а начинённая гранатами тварь только-только подобралась к водительскому месту. Трофейный «Скаут» оказался в моих руках чуть раньше, чем Квазимодо вырвал очередную чеку из своей игрушки. Целиться было, мягко говоря, не с руки, и я стрелял больше для острастки, нежели на поражение, но это сработало. Маломерный взрывник струхнул и, уронив эфку далековато от цели, пустился наутёк.

— Сука, — сплюнул я набившуюся в рот землю и глянул на своего пассажира: — Жива?

— Можно и так сказать, — поморщилась Ольга, едва шевельнувшись.

— Ключица? — разглядел я лиловый синяк возле шеи.

— Сломана. И нога...

— Херовый расклад, — я выбрался из машины и обошёл её. — Давай, вытащим тебя. Можешь орать, после такого фейерверка уже пох**.

— Осторожнее, чёрт!

— До зданий доковылять сможешь?

— Да.

— Отлично, — взвалил я на левое плечо Олину винтовку, СКС и рюкзак, а правой рукой прихватил её саму, уцепившуюся мне за шею: — О, тебе бы помыться. Тазик не забыла?

— Что должно случиться, Кол, чтобы ты перестал быть сволочью?

— Даже не знаю. Может, двести кило золота помогут стать лучше.

— Ты хотел сказать сто, — искажённое болью Олино личико вдруг приобрело строгие черты, пропитанные крайней степенью обеспокоенности.

— Разумеется, сто. У меня всегда были проблемы с точными науками. Давай сюда. Вот так. Обезболивающее есть?

— Найдётся.

— Славно.

— Кол, — схватила меня Оля за рукав, когда я уже собрался уходить. — Ты вернёшься за мной? — она умолкла ненадолго и добавила с такой проникновенностью в голосе, что у меня ком в горле встал: — Вернёшься?