Война двух королев. Третий Рим - Дмитрий Чайка

замка и погнали пешим ходом в Измаил. А на улице, на минуточку, не май месяц. Осень, и по ночам пробирает так, что зубы стучат. Поразмыслив, пан майор пришел к выводу, что так даже лучше. Сидеть в горах ему уже обрыдло. Десять лет там сидит, как никак. С тех самых пор, как из Первого Германского вышибли.

В общем, на месте он оказался только через два месяца, потеряв по дороге троих. Еще два десятка простыли, натерли ноги или подхватили еще какую-нибудь хворь, а потому были оставлены на попечении старост, которые волком выли от необходимости кормить такую прорву солдатни. Еще веселее пану майору стало, когда выяснилось, что распоряжение из Братиславы в Измаиле получили, но, как и водится, зам по тылу даже не почесался. Невелика птица майор-лимитан со своей сворой. Потерпят в сараях, а потом сами себе что-нибудь построят. У пана полковника из славного рода Баниных даже мысли не возникло ради такой швали свою сиятельную задницу от стула оторвать. В общем, обычное дело, к армейским порядкам пан Мазовшанский уже давно привык. Да и солдатам не впервой. Мигом казарму поставили и печи сложили. Благо леса вокруг валом, и его для такого дела не жалели.

А вот потом… А потом к нему заявился вестовой из штаба и поразил княжича до глубины души.

— Пан майор! Наследник Станислав вас к себе требует.

— Чего? — выпучил глаза княжич, который два месяца провел в пути, еще месяц в хозяйственных хлопотах, а потому газет не читал, даже старых. Тут других и не было. Пограничье же. А вот то, что наследника с таким именем в империи нет, пан майор знал совершенно точно. По крайней мере, наследника такого возраста, чтобы его к себе вызвать мог. В области груди тоскливо защемило в предчувствии неприятностей, и сердце старого вояку не обмануло.

— Ну здравствуй, подполковник, — услышал он до боли знакомый голос.

— Осмелюсь сказать, я майор, — просипел княжич, во все глаза разглядывая парня, которому сам обрил голову. Майор судорожно вспоминал, бил ли он ему морду в бытность солдатом… Нет, кажется, не бил… Отлегло! И он спешно добавил. — Я майор, ваше сиятельство.

— Подполковник, — поправил его наследник. — Ты теперь подполковник и кавалер ордена Серебряной звезды ко всему прочему. За героическую оборону Торуньского перевала.

— Служу государям нашим! — ударил кулаком в грудь княжич, который все еще думал, что ему это снится. Кавалер! Подполковник! Он же восемь лет как майора получил. Думал, и в отставку майором выйдет. А тут вот оно что…

— Дело есть, — наследник показал взмахом руки, что можно сесть, и пан бывший майор вспоминал, когда он сидел в присутствии хотя бы легата. Никогда, если не брать застолья. М-да… Что-то новенькое в империи творится.

— Слушаю, — осторожно ответил Мазовшанский, несмело устраиваясь на краешке стула. Он поправился. — Слушаю, ваше сиятельство.

— Вот Измаил, — наследник Станислав ткнул в карту. — В устье Буга стоит Ольвия, самый крупный зерновой порт болгарского кагана. До него триста пятьдесят миль. Месяц пути. Ольвия построена первоклассными мастерами, а восемь лет назад перестроена. Она неприступна. Понимаешь, к чему я веду?

— Никак нет, ваша светлость! — абсолютно уверенно ответил новоиспеченный.

— Что бы ты сказал, княжич, если бы тебе приказали взять Ольвию и удержать до мая, пока по морю не пришлют пополнение?

— Я бы попросился назад, — без тени сомнений ответил Мазовшанский. — Лучше перевалы охранять, чем на верную смерть своих людей повести. Зимой, с налету взять сильнейшую крепость! Да еще и удержать, пока ее болгарский каган отбивать будет. Он же все дела бросит, и под ней сядет. Ольвия по крышу зерном нового урожая забита. Его весной должны в Константинополь везти. Для кагана это потеря половины доходов. В чью больную голову такая мысль могла прийти?

— В мою, — спокойно ответил наследник. — А в том, что каган всей силой эту крепость осаждать придет, даже сомнений нет. И он должен туда прийти. Именно туда, а не на земли империи. Мне нужен год, понимаешь!

— Не удержим, — помотал головой княжич.

— Цена за этот подвиг будет велика, — усмехнулся наследник. — Погоны полковника и подтверждение титула князя. Ну что, согласен или пойдешь перевал охранять?

— Хм, — ответил княжич, который вдруг взглянул на эту проблему немного под другим углом. — Титул… Надо подумать. Есть кое-какие мысли…

— Ваше сиятельство! — вестовой просунул голову в дверь. — Трибунал собран, только вас ждут.

— Осмелюсь спросить, кого судят? — Мазовшанский поднял на наследника тяжелый взгляд. — Если солдат курицу украл, то и без вас справятся.

— Ну, не солдат, а целый полковник, зам по тылу, — усмехнулся наследник, который знал, что длинный язык уже стоил княжичу карьеры. — И он не курицу украл, у него четверть припасов в недостаче. И мука у него с червями, и селедка тухлая. Поставщику уже Орденские братья пятки поджаривают. Наш полковник закупки почему-то мимо государевой компании сделал, а это прямой урон казне. Поставщик уже его превосходительство с потрохами сдал. Думаю, повесим его, и делу конец.

— Осмелюсь посоветовать, ваше сиятельство, — помотал головой Мазовшанский. — Не делайте этого, он же из нобилей. Вой до небес поднимется. Помилуйте его и разжалуйте в солдаты.

— К себе в батальон возьмешь его? — снова усмехнулся наследник.

— Да! — прорычал подполковник и ударил кулаком по столу. — Да! Возьму! Я из него настоящего солдата сделаю! И на Ольвию я тоже пойду! Пропади все пропадом!

* * *

— Ну вот! — с удовлетворением думал я, когда господа офицеры, которых прижали неопровержимыми доказательствами, приговорили пана полковника к смерти. Подсудимый, нобиль в не пойми каком поколении, только сидел и хлопал дурными глазами. Этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Воровство на складах и задержка жалования с прокруткой денег в банкирских домах Константинополя — традиция давняя и почти священная. Об этом знали все, и все молчали. Тут главным было палку не перегнуть, и тогда всем на это плевать.

По обычаю приговор приводят в исполнение немедленно, а потому, пока строили легион, за неимением виселицы веревку набросили на сук, а бывшего полковника поставили на табурет. Воины пожирали вчерашнего небожителя глазами, а тот трясся так, что он, того и гляди, упадет и удавится сам.